Магия безумия. А. Г. Говард

одну штуку, образец.

      Папа смотрел на меня бессмысленно, как олень, разглядывающий забитое шоссе в утренний час пик.

      – Ну, у нас в школе был особый разговор, – продолжала я, не зная, куда деваться от смущения. – Такой, куда мальчики не допускаются…

      Я достала фиолетовую брошюрку, которую раздали всем девочкам в третьем классе. Она помялась, потому что все это время лежала в ящике комода, под носками.

      После неловкой паузы папа страшно покраснел.

      – А. Так вот почему…

      Он вдруг с преувеличенным вниманием принялся разглядывать цветные наживки для морской рыбалки. Папа то ли смутился, то ли встревожился, а может быть, то и другое, поскольку в радиусе пятисот миль от города Плезенс, штат Техас, не было никакого моря.

      – Ты ведь понимаешь, что это значит, да? – спросила я. – Элисон снова будет говорить со мной о половой зрелости.

      Теперь у папы покраснело не только лицо, но еще и уши. Он перевернул страницу, тупо глядя на картинки.

      – Ну, кто же лучше лучше мамы расскажет тебе про птичек и пчелок. Правда?

      Внутренний голос ответил: «Сами пчелки, очевидно».

      Я кашлянула.

      – Нет, папа. Она не про это будет говорить, а про всякие странные штуки. Типа: «Ничего не поделаешь, ты, как и я, не сумеешь заглушить голоса, и зачем только твоя прапрапра залезла в кроличью нору». И так далее.

      Не важно, что Элисон, в конце концов, могла оказаться права насчет голосов. Я не была готова признаться в этом папе. Или самой себе.

      Он сидел неподвижно, как будто воздух из кондиционера его заморозил.

      А я изучала перекрещивающиеся шрамы у себя на ладонях. Мы с ним оба знали: проблема не в том, что Элисон могла сказать, а в том, что она могла сделать. Если случится очередной приступ, на нее наденут смирительную рубашку.

      Я давным-давно узнала, почему она называется смирительной. Лучше было бы назвать ее душительной. Она такая тугая, что кровь останавливается и руки немеют. Такая тугая, что от нее невозможно избавиться, кричи не кричи. Такая тугая, что у родных человека, на которого ее надели, замирают сердца.

      Я почувствовала, как подступили слезы.

      – Слушай, папа, у меня был очень поганый день. Пожалуйста, давай не поедем сегодня. Ради исключения.

      Папа вздохнул.

      – Я позвоню в лечебницу и предупрежу, что мы навестим маму завтра. Но все-таки тебе надо с ней поговорить. Ты же понимаешь, что для нее это важно? Не терять с тобой связи.

      Я кивнула. Пускай мне придется сказать Элисон, что я стала женщиной, но ведь не обязательно говорить, что я стала такой же, как она.

      Поддев пальцем ярко-розовый шарф, повязанный поверх джинсовых шортов, я уставилась себе на ноги. В покрытых розовым лаком ногтях отражался вечерний свет, лившийся из окна. Розовый всегда был любимым цветом Элисон. Поэтому я его и носила.

      – Папа, – проговорила я чуть слышно, только чтобы он услышал. – А вдруг Элисон права? Я сегодня кое-что заметила. Кое-что… странное. Я ненормальная.

      – Ты