За то, что я руки твои не сумел удержать… (сборник). Осип Мандельштам

слышно птиц. Бессмертник не цветет,

      Прозрачны гривы табуна ночного.

      В сухой реке пустой челнок плывет.

      Среди кузнечиков беспамятствует слово.

      И медленно растет как бы шатер иль храм,

      То вдруг прокинется безумной Антигоной,

      То мертвой ласточкой бросается к ногам,

      С стигийской нежностью и веткою зеленой.

      О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,

      И выпуклую радость узнаванья.

      Я так боюсь рыданья Аонид,

      Тумана, звона и зиянья.

      А смертным власть дана любить и узнавать,

      Для них и звук в персты прольется,

      Но я забыл, что я хочу сказать,

      И мысль бесплотная в чертог теней вернется.

      Все не о том прозрачная твердит,

      Все ласточка, подружка, Антигона…

      А на губах, как черный лед, горит

      Стигийского воспоминанье звона.

Ноябрь 1920

      «В Петербурге мы сойдемся снова…»

      В Петербурге мы сойдемся снова,

      Словно солнце мы похоронили в нем,

      И блаженное, бессмысленное слово

      В первый раз произнесем.

      В черном бархате советской ночи,

      В бархате всемирной пустоты,

      Все поют блаженных жен родные очи,

      Все цветут бессмертные цветы.

      Дикой кошкой горбится столица,

      На мосту патруль стоит,

      Только злой мотор во мгле промчится

      И кукушкой прокричит.

      Мне не надо пропуска ночного,

      Часовых я не боюсь:

      За блаженное, бессмысленное слово

      Я в ночи советской помолюсь.

      Слышу легкий театральный шорох

      И девическое «ах» —

      И бессмертных роз огромный ворох

      У Киприды на руках.

      У костра мы греемся от скуки,

      Может быть, века пройдут,

      И блаженных жен родные руки

      Легкий пепел соберут.

      Где-то грядки красные партера,

      Пышно взбиты шифоньерки лож,

      Заводная кукла офицера

      Не для черных душ и низменных святош…

      Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи

      В черном бархате всемирной пустоты.

      Все поют блаженных жен крутые плечи,

      А ночного солнца не заметишь ты.

25 ноября 1920

      «Чуть мерцает призрачная сцена…»

      Чуть мерцает призрачная сцена,

      Хоры слабые теней,

      Захлестнула шелком Мельпомена

      Окна храмины своей.

      Черным табором стоят кареты,

      На дворе мороз трещит,

      Все космато – люди и предметы,

      И горячий снег хрустит.

      Понемногу челядь разбирает

      Шуб медвежьих вороха.

      В суматохе бабочка летает.

      Розу кутают в меха.

      Модной пестряди кружки и мошки,

      Театральный легкий жар,

      А на улице мигают плошки

      И тяжелый валит пар.

      Кучера измаялись от крика,

      И храпит и дышит тьма.

      Ничего, голубка Эвридика,

      Что у нас студеная зима.

      Слаще