Следопыт, или На берегах Онтарио. Джеймс Фенимор Купер

как мы с тобой, а могиканский вождь: у него свои законы и обычаи, и если ты водишься с людьми, которые не всем на тебя похожи, умей уважать чужую натуру и чужой нрав. Королевский солдат ругается и пьет, и было бы напрасной тратой времени стараться его исправить; ребенок падок на сладости, а женщина – на наряды, и бороться с этим бесполезно; натуру же индейца и его повадки еще труднее побороть, и, надо думать, Бог создал его для некой мудрой цели, хотя ни мне, ни тебе в этих тонкостях не разобраться.

      – Что бы это значило? Гляди, делавар подплыл к трупу, который выбросило на камень. Ради чего он идет на такую опасность?

      – Ради чести, ради славы, ради доблестного подвига, все равно как знатные джентльмены за морем оставляют свои уютные дома, где им, как говорится, только птичьего молока не хватает – я имею в виду не маменькиных сынков, конечно, – и бросают все, чтобы ехать сюда бить дичь и колошматить французов.

      – A-а, понимаю: твой приятель отправился за скальпом!

      – Эта его цель в жизни, пусть ею тешится. Мы, белые, не станем увечить мертвого врага; ну, а в глазах краснокожего это великая честь. Верь не верь, Пресная Вода, а я знавал белых людей с громкими именами и немалыми достоинствами, у которых были еще более странные представления о чести.

      – Дикарь останется дикарем, Следопыт, с кем бы он ни водил компанию.

      – Это только так говорится, парень; как я сказал, у белых тоже бывают странные представления о чести, противно разуму и Божьей воле. Я много думал об этом один в лесной тиши и пришел к выводу, мой мальчик, что уж раз миром правит провидение, значит, людям их наклонности даны для мудрой и разумной цели. Кабы индейцы были никчемный народ, Бог не создал бы индейцев. Я иной раз думаю: если б удалось нырнуть на самое дно и заглянуть в корень вещей, оказалось бы, что даже племена мингов созданы для разумной и благой цели, хотя, признаюсь, у меня не хватает смекалки догадаться, для какой именно.

      – Змей чересчур рискует, чтобы добыть скальп, – боюсь, это плохо кончится.

      – Но он не так смотрит, Джаспер. Для него один-единственный скальп значит больше, чем целое поле сражения, усеянное трупами, – вот как он представляет себе войну и честь солдата! Помнишь молодого капитана шестидесятого полка? В нашей последней стычке он жизни не пожалел, чтобы захватить у французов трехфунтовую пушку, считая это для себя делом чести; а я знавал совсем молоденького прапорщика – истекая кровью, он завернулся в полковое знамя да так и затих, бедняга, воображая, что ему лежится мягче, чем на бизоньих шкурах.

      – Что ж, удержать знамя – это, я понимаю, заслуга!

      – А для Чингачгука скальп врага – его полковое знамя. Он сохранит его и будет показывать еще и детям своих детей… Впрочем… – тут Следопыт осекся и, грустно покачав головой, раздумчиво добавил: – Бедняга! На старом стволе не осталось ни единого ростка! Нет у могиканина детей, что порадовались бы его трофеям, нет и племени, которое чтило бы его дела. Один как перст на свете и хранит верность взглядам, в которых его растили и воспитали. Согласись, Джаспер, в этом есть