Ленька Пантелеев. Леонид Пантелеев

минут тяжело нагруженная телега, подпрыгивая на ухабах, уже катилась по проселочной дороге, и Ленька первый раз в жизни чувствовал над головой у себя настоящее деревенское небо и дышал чистым деревенским воздухом.

      Ему повезло. Была весна, самый расцвет ее, середина мая. Снег уже стаял, но поля только-только начали зеленеть, и листья на деревьях были еще такие крохотные, что издали казалось, будто черные ветви березок и осин посыпаны укропом.

      Все было в диковину ребятам – и безрессорная, грубо сделанная телега, и низкорослая деревенская лошадка, и бесконечная, вьющаяся, как серая змейка, дорога, и холмы, из-за которых выглядывали то деревенские крыши, то ветряная мельница, то колокольня, и зеленеющие нежно поля, и густые, темные леса, каких они, конечно, никогда не видели ни в Лигове, ни в Петергофе, ни в Озерках.

      Разморенные долгим и неудобным путешествием маленькие Вася и Ляля прикорнули у матери на коленях и заснули. А Ленька все сидел, смотрел и не мог наглядеться.

      Вглядываясь в непролазную чащу леса, дыша его прелой весенней свежестью, он чувствовал, что голова его кружится, а сердце стучит громче, и думал, что в таком дремучем лесу обязательно должны водиться разбойники. Ему вспоминались отважные и веселые сподвижники Робин Гуда… герои Дюма, Купера… Дубровский… индеец Джо… Ему казалось, что за стволами деревьев он уже видит чьи-то настороженные глаза, наведенное дуло пистолета, натянутый лук…

      А рыжебородый возница боком сидел на передке телеги, лениво подергивал вожжи и угрюмо молчал.

      – Ну, как вы тут живете, голубчик? – спросила у него, нарушив молчание, Александра Сергеевна.

      Возница целую минуту не отзывался, потом пошевелил вожжами и, не поворачивая головы, мрачно ответил:

      – Живем пока…

      – С продуктами благополучно у вас?

      – Пока, я говорю, не померли еще. Жуем.

      – А вот у нас в Петрограде совсем плохо. Уже конину едят.

      Возница посмотрел на приезжую, скривил набок рот, что должно было означать усмешку, и сказал:

      – Погодите, ишшо не то будет. До кошек и до собак – и до тех доберутся. Вот помяните мое слово…

      – Послушайте, почему вы так говорите? Ведь вам-то теперь легче живется?

      Рыжебородый даже подскочил на своем передке, отчего лошадь его испуганно вздрогнула и взмахнула хвостом.

      – Легче??! – сказал он с таким видом, как будто Александра Сергеевна сказала ему что-то очень обидное.

      – А разве неправда? Ведь вы получили землю, освободились от помещиков…

      – От помещиков? Освободились?

      Леньке казалось, что в груди у рыжебородого что-то клокочет, бурлит, закипает и вот-вот вырвется наружу. Так оно и случилось.

      – Землю, говоришь, получили? – сказал он, натягивая вожжи и совершенно поворачиваясь к седокам. – А на кой мне, я извиняюсь, ляд эта земля, если меня продразверстка, я тебе скажу, пуще лютой смерти душит, если меня комбед за самую шкирку берет?! Помещик? А что мне, скажи, пожалуйста, помещик? Я сам себе помещик…

      – Я не знала, – смутилась Александра Сергеевна. – Я думала, что крестьяне довольны.

      – Кто?