Одна-одинешенька. Шарлотта Шабрье-Ридер

волей-неволей пришлось замолчать, так как разговаривать с Флорой было невозможно: последнее слово всегда оставалось за ней. Даже сама миссис Ватсон и та спешила уйти и благоразумно запереться в своей комнате, когда Флора, бывало, начинала грубо, угрожая даже полицией, требовать своего жалованья, которого она будто бы только и ждала, чтобы уехать к себе, в свою милую Англию.

      Когда Шарлотта услышала, что ее зовет к себе содержательница пансиона, на лице девушки, посиневшем от холода, с черными кругами под глазами от усталости, выразилось крайнее удивление.

      – Вы не знаете, Флора, что ей нужно? Зачем она зовет меня? – обратилась молодая девушка к прислуге.

      Флора с сожалением посмотрела на нее.

      – Уж, конечно, не за тем, чтобы сказать вам что-нибудь приятное! – вздохнув, ответила она. – Добрых слов от нее не дождешься, барышня! – и Флора презрительно засмеялась.

      – Сейчас, сейчас! Скажите, Флора, что я иду вслед за вами! – поспешила сказать девушка.

      Подойдя к комнате содержательницы пансиона, Шарлотта с замиранием сердца постучала в дверь. Она всякий раз переступала порог этой комнаты с некоторым трепетом, так как миссис Ватсон всегда внушала ей необъяснимый ужас. Полагая, что только строгостью и можно поддерживать свой авторитет, англичанка была со всеми крайне неприветлива и сурова. Немудрено поэтому, что не только ученицы, но даже и учительницы испытывали некоторый страх, когда их звала к себе «сама».

      На стук Шарлотты из кабинета послышался голос миссис Ватсон:

      – Войдите!

      Молодая девушка тихо, нерешительно отворила дверь и вошла. Содержательница пансиона сидела в кресле у камина, в котором ярко пылал огонь. Очевидно, по отношению к себе она придерживалась других правил и не приучала себя к холоду, как своих воспитанниц. В руках у нее было письмо.

      На поклон Шарлотты она сухо, сквозь зубы произнесла «здравствуйте» и знаком пригласила молодую девушку сесть против себя по другую сторону камина.

      Миссис Ватсон обладала далеко не располагающей к себе наружностью: ее желтое, все в морщинах лицо с седыми волосами и нависшей над бровями челкой, тонкие губы и маленькие косые хитрые глаза производили крайне неприятное, даже отталкивающее впечатление.

      – Я должна сообщить вам, милая моя, очень неприятное известие! – сказала она.

      Другая на месте миссис Ватсон сжалилась бы над молодой девушкой, которая при этих словах побледнела как полотно, сказала бы ей что-нибудь приятное и постаралась бы исподволь подготовить ее к ужасному известию. Но этой черствой женщине незнакомо было чувство жалости; собственные несчастья не только не сделали ее более сострадательной к другим, но и, наоборот, озлобили. Единственно кого, по мнению миссис Ватсон, можно было пожалеть, так это только ее, некогда богатую, избалованную леди, вынужденную на старости лет, чтобы прокормиться, держать пансион для девиц. Но все-таки теперь при взгляде на Шарлотту миссис Ватсон стало жаль ее, и, не решаясь сказать несчастной девушке сразу всей правды, содержательница