Звенья одной цепи. Вероника Иванова

вступить в бой. Но мне бой уж точно не нужен, а значит, придется быть щедрым.

      Я сжал серединную фалангу.

      Мгновением позже купец охнул и невольно затряс рукой, стараясь унять жжение. Рукой, получившей свободу, потому что бракк уже нежно касался бледной щеки ребенка…

      Всего в доме находилось трое слуг и пятеро купеческих помощников. Сопротивления не оказал никто. Попросту не смогли, захваченные в плен собственной одеждой. Не говоря уже о том, что любое оружие, находившееся в ножнах, оказалось намертво спаяно с ними: Соединяющий жезл сработал, как ему и полагалось. Правда, нанеся ущерб не только преступившим, но и исполняющим закон.

      – Все добро пропало… – Атьен толкнул одну из висящих на стойке шкур, больше не струящуюся между пальцами, а превратившуюся в неподатливый, как застывшая смола, кусок порченого меха.

      Это верно. Пропало. Даже монеты большей частью склеились между собой и теперь годны лишь в переплавку. Сколько всего потеряно… Неужели оно стоило того?

      Но я никогда не решился бы вслух задать вопрос, вертящийся у меня на языке и отчаянно рвущийся на волю. Не решился бы произнести всего одно слово, вмещающее все возможные оттенки моего удивления.

      Почему?!

      – Закон подлежит исполнению, – ответил Атьен, поймав мой взгляд. – И особенно в тех случаях, когда его хочется обойти. Чумная весна ведь тоже началась с ослушания одного-единственного человека. К несчастью тысяч невинных душ, облеченного властью.

* * *

      Пожалуй, никогда раньше коридоры Наблюдательного дома не казались мне такими длинными.

      Повороты, переходы, галереи, ступени, ведущие то вверх, то вниз. Бесконечные стены. То наполненные людьми островки проходных залов, то пустынные… Я всегда преодолевал их вереницу за одно и то же время, сейчас же никак не мог дождаться окончания заученного пути. Мучительно хотелось сделать глубокий вдох, но обручи ребер, казалось, от минуты к минуте сдавливали легкие все сильнее и сильнее, так, что еще немного, и можно было вовсе потерять сознание, мешком рухнув под ноги кому-то из служек или мелких чиновников, снующих по коридорам.

      Воздух.

      Где он, Бож его прокляни?!

      Отпускать начало только за сотню шагов до места назначения, к которому я стремился и которое, будь такая возможность, обходил бы стороной. Полагаю, Атьен чувствовал себя намного хуже, и лишь это хоть немного примиряло меня с мыслью о том, что могила для моего личного упокоения уже вырыта. Мною самим.

      Нет, все полагающиеся на мою долю обязанности были исполнены безупречно, вне всяких сомнений. Ни вдоха не было потрачено на промедление, разумное или безрассудное, за каждым приказом следовало действие, каждое движение достигало намеченной цели. Но когда все было кончено и мертвенный покой воцарился там, где еще недавно звенел детский смех и скрипели отчаянные мольбы, я совершил преступление.

      В «Уложении о проступках, намеренных и нечаянных» оное называлось «недоверием к чиновному лицу, находящемуся