Метель. Владимир Сорокин

Ильич с трудом различил в темноте две большие бочки, тачку и какой-то хлам. У хлебовоза в сенях пахло почему-то пасекой – ульями, пергой и воском. Этот летний, милый запах никак не вязался с февральской метелицей. С трудом пробравшись к обитой мешковиной двери, Васятка отворил ее, прихватив один из саквояжей под мышку, шагнул через высокий порог:

      – Здравствуйте вам!

      Доктор вошел за ним, уклонившись от притолоки.

      В избе было чуть теплее, светлее и пустынней, чем в сенях: горели дрова в большой русской печи, на столе одиноко стояла деревянная солонка, лежала коврига хлеба под полотенцем, темнела одинокая икона в углу и сиротливо висели вставшие на половине шестого часы-ходики. Из мебели доктор заметил лишь сундук да железную кровать.

      – Дядь Козьма! – позвал Васятка, бережно опустив саквояжи на пол.

      Никто не отозвался.

      – Нешто на двор пошел? – Васятка обернул к доктору свое широкое веснушчатое лицо со смешным, словно облупленным, розовым носом.

      – Чаво там? – раздалось на печи, и показалась взлохмаченная рыжая голова с клочковатой бородкой и заспанными щелками глаз.

      – Здоров, дядь Козьма! – радостно выкрикнул Васятка. – Тут вот дохтуру в Долгое приспешило, а казенных на станции нетути.

      – И чаво? – почесалась голова.

      – А вот свез бы ты его на самоходе-то.

      Павел Ильич подошел к печи:

      – В Долгом эпидемия, мне непременно надо быть там сегодня. Непременно!

      – Эпидемия? – Хлебовоз протер глаз большими заскорузлыми пальцами с грязными ногтями. – Слыхал про эпидемию. Завчера на поште в Хопрове говорили.

      – Меня там ждут больные. Я везу вакцину.

      Голова на печи исчезла, послышалось кряхтение и скрип ступенек. Козьма спустился, закашлялся, вышел из-за печи. Это был малорослый, худощавый и узкоплечий мужик лет тридцати с кривыми ногами и непомерно большими кистями рук, какие случаются часто у портных. Лицо его, востроносое, заплывшее со сна, было добродушным и пыталось улыбнуться. Он стоял босой, в исподнем перед доктором, почесывая в своей рыжей, взъерошенной шевелюре.

      – Вак-цину? – произнес он уважительно и осторожно, словно боясь уронить это слово на свой старый, истертый и щелястый пол.

      – Вакцину, – повторил доктор и стянул с головы свой лисий малахай, под которым ему тут же стало жарко.

      – Так ведь мятель, барин. – Перхуша глянул в подслеповатое окошко.

      – Знаю, что метель! Там больные люди ждут! – повысил голос доктор.

      Почесываясь, Перхуша подошел к окошку, обложенному по краям рамы пенькой.

      – Я вон нынче и за хлебом не поехал. – Он смахнул пальцем проталину, проступившую в оконном инее от печного огня, глянул. – Ведь не единым хлебом жив человече, так?

      – Сколько ты хочешь? – потерял терпение доктор.

      Перхуша оглянулся на него, словно ожидая удара, молча пошел в угол справа от печи, где на лавке и полках стояли ведра, крынки и печные котлы, взял медный ковш, зачерпнул из ведра воды и стал быстро пить, дергая кадыком.

      –