Вдовий пароход. И. Грекова

Фиска! – ахнула Капа и вовсю распахнула дверь. – А я тебя сразу-то не признала. Страшная ты больно, не обижайся на меня, только очень страшная.

      А сама-то Капа ничуть не изменилась, такая же гладкая. Видно, брешут, будто на гражданке плохо живут.

      – Здравствуй, пропащая. Чего не писала? Мы тебя и в живых не числили.

      – А я живая.

      – Ну-ну. Живая, так проходи. С чем пожаловала? Ай отвоевалась?

      – Значит, отвоевалась, – тихо сказала Анфиса и перешагнула порог. Тяжелый, намокший сидор она сразу спустила с плеч и поставила на пол, держа за лямки.

      В прихожей полутемно: может, и не заметит Капа? Заметила… Она да не заметит! Шустрые черные глазки сразу нашарили, куда впиться – в живот, на котором грубо топорщилась шинель, не сходясь на пуговицы. Увидела и просияла, будто маслом ее смазали:

      – С подарочком! Проздравляем-кланяемся!

      Анфиса молчала.

      – С Федором, что ли, судьба свела?

      Анфиса помотала головой: нет.

      – Так-так. Ветром, значит, надуло. Бывает…

      – Ты меня, Капа, не спрашивай ни про чего. Нет моих сил. Устала, измокла, как пес. Сидор тянет, а плечо-то раненое.

      Капа плечом не заинтересовалась, а живо спросила:

      – В сидоре чего?

      – Так, кой-чего. Концентраты, табак, тушенка «второй фронт»…

      – «Второго фронту» баночку дашь?

      – Две дам, только разберусь. А ключ от комнаты моей, у тебя он?

      – А как же! У меня.

      У Анфисы отлегло от сердца. Значит, не отдали комнату.

      – А я смотрю, читаю на двери: Флерова О. И. Думаю, отдали мою комнату. Сердце так и екнуло.

      – Боже сохрани, я разве отдам?

      – А что за Флерова такая?

      – Бог ее знает. Вдова. Прислали вместо Макошиных. Психованная, вроде интеллигентки. Радиоточку завела, слушает. А что по той точке дают? Быр да быр. Добро бы только хор Пятницкого завела или частушки – это еще терпимо, а она вой замогильный слушает, скрипка не скрипка, гармонь не гармонь, тьфу. Панька Зыкова обижается за точку, а я ничего. Мне что? Пускай слушает. По мне все хороши, все люди.

      – Ключ, значит, у тебя? Мне бы его…

      – Будь покойна. И ключ, и комната, и вещи. Я одной пуговицы не взяла. Я не бандитка какая-нибудь, я бога помню. Вы-то, нынешние, бога забыли. Вот он вас и наказывает – войну наслал. У Елоховской новый батюшка так и говорит: «Воздастся вам по делам вашим…»

      – Мне бы ключ, Капа. Устала я.

      – Постой-погоди, не бойся-сомневайся, все отдам, ни синь пороху не пропало, все на месте, и платья висят и пальто-коверкот. Тоська-дворница все молотила: «Продай да продай. Фиску, грит, давно убило, и косточки дождем моет, а ты над ее добром как кощей над смертью». «Нет, грю, не продам, вернется Фиска». Ан по-моему и вышло. Несу, несу.

      Капа принесла ключ. Отворили дверь, запахло мышами. Комната сразу как ушибла Анфису: грязь, пылища, обои отстали… Федоровы воскресные брюки, чистая шерсть, на стене висят, наверно, моль поела… На кровати – раскиданные подушки в грязных наволочках…

      – Жил