Маленький Гарусов. И. Грекова

А я тебя снегом тру-тру, совсем было уши отморозил. Вставай, стахановец.

      Да, это была не мать, а другая женщина, хотя зубы у нее были такие же и прямо светились во рту. Она была большая от ватника, на голове незавязанная ушанка, и одно ухо торчало вверх, как у щенка. Женщина была молодая, моложе матери. Может быть, даже девочка, подумал Гарусов.

      – Как тебя звать? – спросила она, стоя на коленях и заправляя его огненные уши под старую шапку.

      – Гарусов. Она засмеялась.

      – Ишь ты, важный какой! Депутат, наверно?

      – Депутат, – согласился Гарусов.

      – Из какого района депутат? Гарусов молчал.

      – Живешь-то где? Адрес знаешь?

      Гарусов адреса не знал.

      Они встала с колен и его подняла за собой. В общем-то она была небольшая вся, кроме ватника Она вынула из кармана сухарь и дала Гарусову. Сухарь был весь в табачных крошках и каменный от холода. Гарусов грыз его, дрожа от восторга.

      – А вы, тетя, из кино? – спросил он.

      – Нет, я дружинница. Таких, как ты, на улице подбираю. Кто обмерз, кто ранен, кто с голоду помирает, кто уже помер. Ну, этих-то не беру, кто уже помер. Пускай себе лежит, есть не просит.

      Она засмеялась и сразу прикрыла рот рукой.

      – Чего я смеюсь-то? Ничего смешного нету, а меня разбирает.

      Гарусов молчал.

      – Давай, что ли, руку, пойдем, депутат. Гарусов послушно затрусил с нею рядом. От ее жесткого рукава пахло сухарем. На ногах у нее были большие солдатские валенки, жесткие еще, необмятые. Heсмотря на эти валенки, она шла быстро, Гарусов прямо запыхался. На площади она остановилась, дала ему передохнуть.

      – Какая красивая ночь, – сказала она, подняв к звездам свое светлое лицо.

      Издалека послышался низкий, дрожащий гул. Словно комар зудел, но зудел басом.

      – Здрасте пожалуйста, опять летают, – сказала дружинница. – Ну просто сил нет, до чего же нахально летают! Прямо демонстративно. Ночь пройдет – двух, а то и трех домов нету. Это в пределах одного района, а сколько по городу, мамочки! А мы их раскапывай. Кирпичи смерзлись, раненые стонут… Ужас!

      Гарусов молчал.

      – Ну до чего я этих фашистов ненавижу, – тонким голосом сказала она. Просто выдержки нет, до чего ненавижу.

      И вдруг заревела.

      Гарусов молчал и терся носом о ее жесткий рукав. Она перестала реветь.

      – Ну, пойдем, что ли. Передохнул?

      – Ага.

      3

      Девушка-дружинница привела Гарусова в детский приемник и оставила там. Он не хотел оставаться, плакал, цеплялся за ее ватник, но она его уговорила, обманула. Обещала прийти – и не пришла.

      Три дня и три ночи Гарусов прожил в изоляторе. Каждый день ему давали хлеб, кипяток и горячий суп. Какие-то тетки, в платках и шубах, с ягиными лицами, ходили к нему и расспрашивали, кто он такой. Он знал только свою фамилию "Гарусов" и фамилию матери "Делянкина", а больше ничего, даже в каком районе живот.

      – На Петроградской? –