Перстень Ивана Грозного. Наталья Александрова

еще потерпи, милая!

      – Мочи нет…

      – Потерпи, болезная… вот мы тебе сейчас поясок освященный повяжем, он непременно поможет!

      В дверях показался высокий старый человек. Лицо властное, гордое – еще бы, сам великий князь Василий Иванович!

      Властное лицо от боли перекошено, от страха за молодую любимую жену. Сил нет глядеть, как она мучается.

      – Выйди, батюшка! – просит его мамка Ефросинья. – Негоже тебе здесь быть!

      Повернулся, вышел… тяжело идет по кремлевским покоям, словно тяжкий груз несет.

      И вдруг позади, за спиной крик раздался. Не женский крик – младенческий. Просветлело лицо князя, повернулся, поспешил назад, дитя свое увидеть. Вошел в горницу – а Ефросинья уже тянет к нему руки, а в руках – дитятко. Личико красно, сморщено, никакой лепоты, но таковы все новорожденные.

      – Мальчик! – радостно говорит Ефросинья.

      – Слава тебе, Господи!

      От сына перевел взгляд великий князь на жену, на Олену.

      Лицо бледное, истомленное, но в глазах светится радость. Радость и гордость.

      Еще бы – родила она наследника великому князю, родила будущего государя.

      И тут за окном словно день среди ночи вспыхнул – молния полыхнула вполнеба, озарила все окрест. И тут же загрохотало, загремело, словно целый воз железного товару опрокинулся перед великокняжеской палатой. Чисто было небо – и из чистого неба гроза разразилась…

      Закрестились няньки, запричитали: «Не к добру это! Как ни говори – недобрая примета!»

      Капитан Петр Лебедкин высунул голову из туалета и опасливо оглядел коридор. Служебный коридор был пуст, только где-то слышался начальственный голос, распекавший кого-то.

      Услышав этот голос, капитан отчего-то вздохнул, затем еще раз оглянулся и отважился выйти. Мелкими шагами, стараясь ступать как можно тише, он пересек коридор и буквально по стеночке двинулся дальше, поминутно вздрагивая и оглядываясь по сторонам. Скрипнула дверь в конце коридора, капитан тут же прыгнул испуганным зайцем в нишу первой же попавшейся двери и затаился. Кто-то вышел и направился в противоположную сторону. Лебедкин перевел дух, выпрямился и зашагал по коридору, печатая шаг.

      Идти было недалеко, вот он, его кабинет. Вдали показалась женская фигура, и капитан тут же рванул на себя дверь, захлопнул ее за собой и только тогда перевел дух.

      – Так жить нельзя! – прошипел он, запирая дверь на ключ. – Это не жизнь, а каторга какая-то.

      – Что, опять она? – сочувственно спросила его напарница Дуся.

      – Она. – Лебедкин рухнул на стул и вытер пот со лба. – Ну сил моих больше нет!

      – Выпей водички! – Дуся встала и подала ему с подоконника бутылку минералки.

      В кабинете тотчас стало тесно, как в купе поезда, ибо Дуся Самохвалова была женщиной внушительных габаритов. «Сто килограммов женской красоты», как она сама себя называла. Сто не сто, но девяносто пять там точно было. У Дуси всего было много – глаза, как круглые блюдца,