Мороженое со вкусом лета. Морган Мэтсон

работ импрессионистов, некоторое количество средневековых гобеленов, современная скульптура и немного древнеримской. Но каким-то образом все это уживалось рядом.

      – А здесь, – сказала Тоби, жестами указывая направление, и я поняла, что совершенно не слушала ее все это время, – находится галерея современного искусства…

      – Продолжайте, – ответила я тем же серьезным тоном, и мы вошли в помещение последней галереи. Парень в таком же пиджаке опирался на стену, загораживая описание работы Марка Ротко, и, увидев нас, резко выпрямился и вынул из уха белый наушник.

      – Привет, – сказал он, бегло поглядев на меня и снова переводя взгляд на Тоби. – Как дела?

      – Нормально, – пожала плечами подруга, даже не взглянув на него. – Все спокойно.

      – Да уж, – ответил он немного громче, явно желая продолжить разговор, хотя Тоби уже прошла мимо.

      – Он довольно симпатичный, – сказала я вполголоса, незаметно оглядываясь, чтобы убедиться в этом. У него, как и у Тоби, были светло-русые волосы и голубые глаза. При его высоком росте он хорошо бы смотрелся рядом с Тоби, даже если бы та надела каблуки.

      – Грегори? – удивленно переспросила Тоби. – Ну да, наверное.

      Я открыла рот, чтобы продолжить говорить об этом, но посмотрела на стену перед собой и остановилась как вкопанная.

      Тоби прошла еще несколько шагов, прежде чем осознала, что я за ней не иду, подошла ко мне и встала рядом. Мы несколько минут молча смотрели на картину, пока я пыталась справиться с комом в горле.

      Полотно занимало почти всю стену. Я смотрела на него, жадно ловя каждую деталь, словно никогда раньше его не видела, хотя в действительности это была самая знакомая мне картина, и не только в музее Пирса, но и вообще в мире. На ней было ночное поле: высокая трава, дикие цветы, а над головой – звездопад. В левом нижнем углу – двенадцатилетняя я лежала на спине с вытянутой вверх рукой и глядела в небо. Картина была невероятно реалистичной – это и сейчас бросалось в глаза. Можно было разглядеть порванный и завязанный в узел шнурок на желтом «конверсе» (моя любимая обувь в том году). Небольшую дырку на кармашке сарафана (он до сих пор висел в шкафу, хотя я выросла из него несколько лет назад). Неровную челку (которую я сама себе подрезала, разозлившись, что она лезет в глаза). Единственное, что было мне незнакомо, – это выражение лица: блаженное, улыбающееся чему-то за пределами рамы.

      Поскольку большая часть картины была так детально проработана, сердце замирало всякий раз, когда я вела глазами по холсту направо, туда, где детали постепенно исчезали, уступая место карандашному наброску на белом холсте.

      Наконец я посмотрела на подпись, висевшую на стене, и сглотнула.

      «Звезды падают на Александру. Молли Уокер. Не закончено».

      Тоби обняла меня за плечи и сжала:

      – Это очень хорошая картина, Энди, – тихо сказала она. – Твоя мама была бы рада, что она оказалась здесь.

      Я