Падшие. Лорен Кейт

нрих фон Клейст, «О театре марионеток»

      В начале

      Хельстон, Англия

      Сентябрь 1854 года

      Примерно к полуночи ее глаза наконец-то стали такими, как он хотел. Взгляд их был кошачьим, решительным, осторожным и полным тревоги. Да, глаза получились именно такими, как было задумано. Взлетающими к тонким изящным бровям. Тяжелая волна темных волос обрамляла высокий лоб.

      Он отодвинул листок на расстояние вытянутой руки. Работать, не видя ее перед собой, было трудно, но он не смог бы рисовать в ее присутствии. С тех пор, как он прибыл из Лондона… Нет, с тех пор, как впервые ее увидел, приходилось постоянно быть настороже, соблюдать дистанцию.

      С каждым днем она все больше приближалась к нему, и каждый день был труднее предыдущего. Вот почему утром он уедет в Индию или в одну из Америк. Куда именно, он не знал и знать не хотел. Где бы он в итоге ни оказался, там будет проще, чем здесь.

      Он вновь склонился над рисунком и со вздохом поправил большим пальцем смазанный изгиб полной нижней губы. Мертвая бумага, безжалостная самозванка, оказалась единственной, кто поможет увезти ее с собой.

      Выпрямившись в кресле, он ощутил тепло, разливающееся чуть ниже затылка. Это она.

      Он ощущал ее близость, словно облако жара от горящего бревна, рассыпающегося искрами. Даже не оборачиваясь, он знал: она здесь. Он захлопнул альбом, скрывая изображение, но сбежать от нее самой не мог.

      Его взгляд упал на стоявший напротив диван с обивкой цвета слоновой кости. Она в розовом шелковом платье сидела на нем всего несколько часов назад, появившись неожиданно, позже, чем все остальные, аплодируя прелестной пьесе для клавесина, которую исполняла старшая дочь хозяев дома. Он посмотрел в окно, выходившее на веранду, где накануне она подкралась к нему с букетом диких белых пионов в руке. Она все еще думала, что влечение, которое испытывает к нему, невинно, а частые встречи в беседке – всего лишь счастливое совпадение. Какая наивность! Но он никогда не откроет ей глаза. Бремя этой тайны нести ему одному.

      Он встал и обернулся, оставив альбом в кресле. Ее фигура в простеньком белом пеньюаре отчетливо проступала на фоне алой бархатной портьеры. Черные волосы выбились из прически. Выражение лица было в точности таким, какое он столько раз рисовал. На щеках разгорался жаркий румянец. Она рассержена? Смущена? Он мечтал узнать, но не смел спросить.

      – Что вы здесь делаете?

      Он услышал раздражение в собственном голосе и пожалел об этом, ведь она не поймет, отчего он так резок с ней.

      – Я… не могла заснуть, – запинаясь, сказала она, подходя ближе к огню. – Увидела свет в вашей комнате, а потом… – Она помедлила, рассматривая свои руки. – Ваш сундук за дверью. Вы уезжаете?

      – Я как раз собирался вам сказать…

      Лгать не имело смысла. А правды он ей не откроет. Ведь это все осложнит. Он и так позволил ей зайти слишком далеко, надеясь, что на этот раз все будет иначе.

      Она шагнула ближе, устремив взгляд в раскрывшийся альбом.

      – Вы рисовали меня?

      Изумление в ее голосе напомнило ему, как глубока пропасть между ними. Они провели вместе несколько недель, но она все еще не замечала истинной природы их взаимного притяжения.

      И это хорошо. Или, по крайней мере, к лучшему. В последние дни, решившись уехать, он старался отдалиться от нее. Эти усилия отбирали столько сил, что стоило остаться в одиночестве, как он уступал неистовому желанию рисовать ее. Он заполнил целый альбом изгибами ее шеи, мраморными ключицами, копной черных волос.

      Он смотрел на набросок, ничуть не смущенный тем, что его застали за рисованием ее портрета. Он содрогнулся, понимая, что, если она узнает о его чувствах, это погубит ее. Нужно быть осторожнее. Это всегда начиналось именно так.

      – Теплое молоко с ложкой патоки, – пробормотал он, по-прежнему стоя к ней спиной, и грустно добавил: – Это поможет вам уснуть.

      – Как странно! Именно к этому средству обычно прибегала моя мать…

      – Я знаю, – ответил он, оборачиваясь.

      Он знал, что она удивится, хотя и не смог бы ничего объяснить, поведать о том, сколько раз предлагал ей подобное питье, когда являлись тени, и он держал ее в объятиях до тех пор, пока она не засыпала.

      Ее прикосновение словно прожгло его рубашку. Ладонь мягко легла ему на плечо. У него перехватило дыхание. В этой жизни они еще ни разу не дотрагивались друг до друга, а первое прикосновение всегда действовало на него именно так.

      – Скажите же мне, – прошептала она, – вы уезжаете?

      – Да.

      – Возьмите меня с собой! – выпалила она.

      И тут же задохнулась, мгновенно пожалев, что не сможет забрать свою просьбу обратно. Он видел, как меняются ее чувства: пылкость, смущение и, наконец, стыд за собственную дерзость. С ней всегда бывало так, и слишком много раз он уже совершал одну и ту же ошибку, утешая ее в этот самый миг.

      – Нет, – шепнул он. –