Homo Incognitus: Автокатастрофа. Высотка. Бетонный остров (сборник). Джеймс Грэм Баллард

папку, уставившись на свое отражение в зеркальце Кэтрин. Поврежденный нерв в коже головы перекосил мою правую бровь, опустив ее, как повязку на глаз, которая скрывала от меня мой новый вид. И подобный перекос, похоже, был во всем вокруг меня. Я вглядывался в свое бледное, как у манекена, лицо, пытаясь прочитать его морщины. Гладкая кожа – это уже из научно-фантастического фильма, когда герой выходит из капсулы после долгого путешествия по ярко освещенной поверхности незнакомой планеты. В любой момент небеса могут обрушиться…

      Внезапно я спросил:

      – А где машина?

      – Снаружи, на стоянке врачей-консультантов.

      – Что? – Я приподнялся на локте, пытаясь взглянуть в окно за моей койкой. – Моя машина, не твоя. – Неужели мой автомобиль выставлен предостерегающим экспонатом у операционных?

      – Она совершенно разбита. Полиция оттащила ее к пруду за участком.

      – Ты ее видела?

      – Сержант просил меня ее опознать. Никак не мог поверить, что ты остался жив. – Кэтрин потушила сигарету. – Жалко того человека, мужа доктора Ремингтон.

      Я в открытую посмотрел на часы над дверью, надеясь, что Кэтрин скоро уйдет. Фальшивое сострадание по отношению к мертвому человеку дико раздражало – обычное упражнение, моральная гимнастика. Бесцеремонность молодых медсестер была частью того же жалостливого представления. Я часами думал о мертвеце, представляя, как подействовала его смерть на жену и семью. Я думал о последних мгновениях его жизни, безумных миллисекундах боли и жестокости, когда беднягу выдрало из приятной уютной интерлюдии и внедрило в гармошку металлизированной смерти. Наши отношения с мертвецом таились в реальности ран у меня на груди и ногах, в незабываемом столкновении моего собственного тела с интерьером автомобиля. А фальшивое горе Кэтрин было всего лишь изящным жестом – того и гляди запоет, хлопнет себя по лбу, потрогает каждый второй график температуры в палате и включит каждые четвертые наушники.

      В то же время я знал, что мои чувства к мертвецу и его жене-доктору уже перекрыты какой-то неопределенной злобностью, неясными мечтами о мести.

      Я взял ладонь Кэтрин и прижал к своей груди. В ее мудрых глазах я уже становился кассетой с эмоциональной записью и готовился занять место рядом с прочими сценами боли и насилия, освещающими исподволь нашу жизнь: телерепортажами о войнах и студенческих бунтах, природных катаклизмах и жестокости полиции – все это мы смотрели вполглаза на цветном экране в спальне, лаская друг друга. Удаленная жестокость подспудно начала восприниматься как часть половых актов. Побои и пожары накрепко соединились в мозгу с нежным трепетанием пещеристых тел, пролитая кровь студентов – с генитальными выделениями, смачивавшими наши пальцы и губы. Даже моя собственная боль, пока я лежал в больнице, пока Кэтрин двигала стеклянный мочеприемник у меня между ног, пока ее пальцы с накрашенными ногтями пощипывали мой член, даже спазмы в груди казались продолжением мира