Барышня. Ирина Муравьева

вас, – сказал Тане Вронский-Шатерников, – а лучше – пойдемте куда-нибудь… К полю, хотите?

      Почти не разговаривая, они быстро дошли до поля, где дач уже не было, а только одна синева и птицы с алмазными черными клювами.

      – Это стрижи? – спросила Таня.

      Шатерников засмеялся.

      – Я играл Хлестакова в Питере. Там Марья Антоновна говорит: «Что это за птица такая полетела? Сорока?» А Хлестаков целует ее в шею и отвечает: «Сорока».

      – Так это стрижи? – повторила она, и поле вдруг стало качаться.

      – Конечно, – ответил Шатерников-Вронский. – Стрижи, я уверен.

      И обнял ее нерешительно.

      – Поцелуйте меня! – попросила Таня. И вдруг покраснела, смеясь. – Вам по роли положено.

      Шатерников осторожно поцеловал ее в уголок рта и отодвинулся.

      – Боитесь? – спросила она, чуть не плача от волнения.

      – Боюсь. – Он впился в ее в губы с такой силой, что она чуть не вскрикнула. – Влюбитесь в меня, голову потеряете. А что старик скажет?

      – Какой старик?

      – А граф-то! – застонал Шатерников и жадно покрыл быстрыми поцелуями Танино лицо. – Граф Лев Николаич. Мы с ним породнились, следит за мной в оба…

      Ей не понравилось, что он шутит, и она рывком откинулась внутри его рук, выгнулась всем телом, чтобы увидеть, не смеется ли он.

      Ночью поехали кататься на лодке. И опять были эти поцелуи, к которым она уже привыкла, отвечала ему так же страстно и так же, как он, вдруг иногда отрывалась, переводила дыхание и снова прижималась пылающим лицом и мокрыми от слез ресницами к его лицу.

      – Танечка, – повторял он, опрокидывая ее голову и целуя шею и начало груди, отсвечивающей молочным теплом в полной звезд темноте. – Какая ты чудная, Танечка, если б ты знала!

      Вдруг она сжалась, почувствовав, что его руки расстегивают ей блузку.

      – Зачем? Что ты делаешь?

      – Боишься? Не хочешь? – пробормотал он, отдергивая руки. – Конечно, не надо, какой я мерзавец…

      Но она уже сама целовала его.

      – Танечка, мы с ней не живем давно, уже почти два года, но мы женаты, она не дала мне развода, я права сейчас не имею… Ведь ты почти девочка…

      – Так ты что? Уедешь? А я тогда как же?

      – Как скажешь, так сделаю, – обеими руками обхватив ее лицо и всматриваясь в мокрые, блестящие от страха глаза, прошептал он. – Ты этого хочешь? Не сердишься? Правда?

      Лодка мягко уткнулась в берег, Шатерников подхватил Таню на руки и выпрыгнул из нее. Полоска прибрежной травы была, как в дыму, от сияния месяца. У Тани сильно билось сердце, и, когда он опустил ее на землю, она крепко сжала его руку обеими руками.

      – Ты этого хочешь? – повторил он, дрожа крупной дрожью, которая передалась ей.

      Она кивнула, не сводя с него расширенных глаз. Он быстро снял рубашку и, белея своим молодым, плотным и горячим телом, осторожно положил ее на траву и лег рядом с ней. Боли не было, и крови почти не было поначалу, но когда через час, держась за руки, они молча подходили