Стихотворения. Николай Заболоцкий

бенгальским животом.

      Качали кольцами деревья,

      Спадали с факелов отрепья

      Густого дыма. А на Невке

      Не то сирены, не то девки,

      Но нет, сирены, – на заре,

      Все в синеватом серебре,

      Холодноватые, но звали

      Прижаться к палевым губам

      И неподвижным, как медали.

      Обман с мечтами пополам!

      Я шел сквозь рощу. Ночь легла

      Вдоль по траве, как мел, бела.

      Торчком кусты над нею встали

      В ножнах из разноцветной стали,

      И тосковали соловьи

      Верхом на веточке. Казалось,

      Они испытывали жалость,

      Как неспособные к любви.

      А там вдали, где желтый бакен

      Подкарауливал шутих,

      На корточках привстал Елагин,

      Ополоснулся и затих:

      Он в этот раз накрыл двоих.

      Вертя винтом, бежал моторчик

      С музы́кой томной по бортам.

      К нему навстречу, рожи скорчив,

      Несутся лодки тут и там.

      Он их толкнет – они бежать.

      Бегут, бегут, потом опять

      Идут, задорные, навстречу.

      Он им кричит: «Я искалечу!»

      Они уверены, что нет...

      И всюду сумасшедший бред.

      Листами сонными колышим,

      Он льется в окна, липнет к крышам

      Вздымает дыбом волоса...

      И ночь, подобно самозванке,

      Открыв молочные глаза,

      Качается в спиртовой банке

      И просится на небеса.

      1926

      Вечерний бар

      В глуши бутылочного рая,

      Где пальмы высохли давно,

      Под электричеством играя,

      В бокале плавало окно.

      Оно, как золото, блестело,

      Потом садилось, тяжелело,

      Над ним пивной дымок вился.

      Но это рассказать нельзя.

      Звеня серебряной цепочкой,

      Спадает с лестницы народ,

      Трещит картонною сорочкой,

      С бутылкой водит хоровод.

      Сирена бледная за стойкой

      Гостей попотчует настойкой,

      Скосит глаза, уйдет, придет,

      Потом с гитарой наотлет

      Она поет, поет о милом,

      Как милого она любила,

      Как, ласков к телу и жесток,

      Впивался шелковый шнурок,

      Как по стаканам висла виски,

      Как, из разбитого виска

      Измученную грудь обрызгав,

      Он вдруг упал. Была тоска,

      И все, о чем она ни пела,

      Легло в бокал белее мела.

      Мужчины тоже всё кричали,

      Они качались по столам,

      По потолкам они качали

      Бедлам с цветами пополам.

      Один рыдает, толстопузик,

      Другой кричит: «Я – Иисусик,

      Молитесь мне, я на кресте,

      В ладонях гвозди и везде!»

      К нему сирена подходила,

      И вот, тарелки оседлав,

      Бокалов бешеный конклав

      Зажегся, как паникадило.

      Глаза упали, точно гири,

      Бокал разбили, вышла ночь,

      И жирные автомобили,

      Схватив под мышки Пикадилли

      Легко