Персиваль Кин. Фредерик Марриет

полка Бриджмен, невысокий, но красивый мужчина. С ним я часто убегал из дому и ходил обедать с офицерами, пил тосты, и стоя у стола, пел две или три забавные песни, которым он меня выучил. Иногда я возвращался домой немного навеселе, что очень сердило матушку; бабушка поднимала руки кверху и смотрела сквозь очки на потолок, а тетушка Милли смеялась вместе со мною. Восьми лет я уже приобрел такую известность, что всякая шалость, сделанная в соседстве, непременно приписывалась мне, и к матушке доходили беспрестанные жалобы на разбитые стекла и другие проказы, хотя очень часто я бывал совершенно невинен. Наконец, все, кроме моей матушки и тетушки Милли, объявили, что мне давно пора ходить в школу.

      Однажды вечером все наше семейство сидело в зале, за чаем. Я притаился в углу: верный признак, что готовил какую-нибудь шалость (а я действительно насыпал в то время пороху в бабушкину табакерку), когда старушка сказала матушке:

      – Белла, неужели мальчишка никогда не будет ходить в школу? Он совсем пропадет.

      – Отчего же он пропадет? – спросила тетушка Милли. – Неужели от того, что не пойдет в школу?

      – Молчи, Милли; ты так же избалована, как он, – отвечала бабушка. – Мальчики никогда не пропадают от воспитания, а девушки очень часто.

      Думала ли матушка, что это относилось к ней, – не знаю; но она поспешно отвечала:

      – Вы, кажется, не можете жаловаться на мое воспитание, матушка; иначе вы не были бы здесь.

      – Правда, Белла, – отвечала бабушка, – но вспомни, что ты никогда бы и не подумала выйти за солдата, – за простого солдата, когда твоя сестра метит на офицера. Да, – продолжала старушка, перестав вязать чулок и смотря на дочь, – и подхватить одного, если сумеет: поручика Флета не выживешь из лавки. (Бабушка в эту минуту дала мне случай положить на место ее табакерку; и заметив, что она уронила на пол вязальную иголку, я поднял ее и воткнул сзади в ее платье, так что она не могла видеть).

      – Я слышала, что мистер Флет очень хорошей фамилии, – продолжала бабушка.

      – И большой дурак, – прервала матушка. – Я уверена, что Милли не обращает на него внимания.

      – Он офицер, – отвечала бабушка, – не простой солдат.

      – Право, матушка, для меня лучше мой простой солдат, потому что я делаю из него, что хочу; если он солдат, то я его командир и буду им, пока жива.

      – Полно, полно, Белла, зачем вспоминать старое; но мальчика надо отдать в школу. Ах, я уронила иголку!

      Бабушка встала и вертелась кругом, ища иголку, которую, странно сказать, никак не могла найти. Она открыла табакерку и понюхала табаку, чтобы прочистить зрение.

      – Что это сделалось с моим табаком, и где иголка? Персиваль, что ты сидишь в углу; поищи мою иголку.

      Я счел нужным повиноваться и очень прилежно начал искать. Встретив взгляд тетушки Милли, я показал ей на иголку, торчавшую из бабушкиного платья, и потом опять стал на колени, между тем как тетушка зажимала рот платком, чтобы не смеяться.

      Через