Несколько моих жизней: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. Варлам Шаламов

еще сутки.

      – У вас нет родственницы по фамилии Гудзь? Нет? Сейчас с вами будут говорить…

      Москва? Дальняя зимовка? Генеральный секретарь ВКП(б)? Санитар продолжал трясти меня за плечо, и как будто это имя было выше только что перечисленного – Москва, Антарктида, Генеральный секретарь: главный хирург центральной районной больницы для зэка – зэка Валентин Николаевич Траут.

      – У вас есть, отвечайте на вопросы прямо и честно, глядите мне в глаза, у вас есть родственница, сестра вашей жены Александра Игнатьевна Гудзь? Слушайте меня внимательно! Родственница эта ищет вас, она находится в сорока километрах от вас. Я могу отвезти ей записку от вас!

      Записку? Разве этими пальцами я напишу, могу написать какую-нибудь записку? Я могу писать только кайлом, топором, лопатой. Да и притом все это чушь, чушь.

      – У меня нет никаких родственников на Колыме.

      Траут в бешенстве перешел на блатной жаргон, на феню.

      – Тебя, тварь, в натуре ищет родственница, разыскала, объявилась.

      – Табачку дайте скорее.

      – После получишь, как сознаешься. К тому же сам не курю, не занимаюсь этим. На вот, соси, тварь.

      Кто-то сунул мне в рот окурок газетной цигарки. Я отдышался, затянулся, и в мозг как бы скользнуло новое, не нужное даже для моего иссохшего мозга известие. Известию надо было пробиться через многие препятствия. Речь идет об Асе, Асе – Александре Игнатьевне Гудзь, оказывается, она и есть Ася. Меня заставляли написать записку. Записку! Асе! Смех да и только! А что писать?

      – Да что хочешь, то и пиши.

      Я написал: «Ася, мне очень плохо. Перешли мне хлеба и табаку».

      – Вот, видите, – комментировал Лесняк, – глубокая стадия дементивного процесса. После того, как собирал миски в столовой, собирал окурки. Я живу рядом и не собираю ни окурков, ни корок. Это распущенность просто, знаете, слабая воля.

      – Ну, что же ответить Александре Игнатьевне? – сказала Савоева, в квартире которой и шел этот разговор.

      – Пусть забудет своего неприличного родственника, – сказала княгиня Чиковани. – Я напишу Асе, что это безнадежный случай.

      – Я это все скажу ей сам завтра, – сказал Траут, подводя итоги этого консилиума.

      Но Ася не поверила записке.

      – Я требую личного свидания. Увижу его сама, поговорю и решу. Стали готовить медицинские документы на отправку этапом в больницу Беличью заключенной А. И. Гудзь.

      – Завтра, завтра приедет Ася, и вы сможете с ней поговорить у меня в кабинете. Она кладется на обследование, пробудет здесь неделю, – кричал мне Траут.

      – Завтра приедет ваша родственница, – сообщил мне фельдшер Борис Лесняк, никогда не бывший на общих работах.

      Но это завтра не наступило, Ася умерла. Ася умерла от крупозной пневмонии, хватив воспаление легких, пока она обливалась ледяной водой – ее всегдашний режим. Но лед Москвы, ветры Москвы это вовсе не то, что лед Колымы, ветры Колымы. Там правят другие законы, чисто физические и тем не менее не только физические.

      Асю похоронили на Эльгене. Было ей всего сорок семь лет.

      А меня выписали на общие работы в самом обычном