Стратагема несгораемой пешки. Андрей Фролов

я без остатка, больше всего на свете Мартин Данст любил возвращаться домой. Возможно, сложись жизнь по-другому, он бы с удовольствием променял мрачный термитник на тихую мансарду у самого берега Сены. На запах круасанов и благочинных соседей.

      Но иначе не сложилось. А потому оставалось ценить то, что имел.

      Даже если объектом обожания являлись двадцать три этажа темно-серой, ободранной ветром и химическими дождями глыбы пенобетона на пересечении Фостер и Кони-Айленд. Не самого дорогого многоквартирника, но и не самого дешевого. В точности соответствующего потребностям. С сотнями одинаковых, конвейером штампованных квартир и тысячами столь же схожих бруклинитов – серых, бесцветных людей, нагруженных заботами и бытовыми проблемами глобальной важности.

      Обитатели, как и место обитания, всецело отвечали нуждам Мартина.

      Работяги с пищевых фабрик, вкалывающие с восьми до пяти, а затем проплавляющие мозги в сферах «Менгджинг» – самых дешевых шлемах инфоспатиума. Матери-одиночки, едва выживающие на пособие, но умудряющиеся каждый вечер нагрузиться соевым элем. Разорившиеся клерки, еще не потерявшие надежд вернуться на самый верх. Механики, вечерами украдкой перебивающие номера на деталях ворованных соратобу. Депрессивные потомки семейств, тридцать лет назад гордо заселивших реконструированный район. Мигранты. Будущие самоубийцы, жулики, толкачи и бегунки. Начинающие суррогатные матери, только вступившие на путь превращения в ходячее производство. Торговцы нелегальным софтом или пенсионеры, безжалостно выброшенные детьми на обочину жизни. Среди них едва ли нашелся бы еще хоть один, любящий возвращаться в термитник так же, как это любил делать Данст…

      Вынужденный держаться границ легенды, он часто задумывался, каким соседи воспринимают его самого. Молодого брюнета, не перенесшего ни одной пластической операции. Энергичного и улыбчивого корпоративного фельдъегеря, половину жизни проводящего в разъездах. Одевающегося со вкусом, но просто и отнюдь не богато. Регулярно посещающего, судя по фигуре, спортивный зал. Всегда гладко выбритого, аккуратного и педантичного; вежливого с окружающими, но не дающего себя задирать ни шпане, ни уличным бандитам. Готового прийти на подмогу престарелым соседкам и вдовам, но никогда не позволяющего себе лишнего…

      Осмотревшись, Мартин миновал пустой холл западного блока. Медленно, осторожно.

      Не заметил ничего нового, за исключением еще одного слоя настенной живописи, теперь перебравшейся и на матовые двери лифта. Осторожно поставил на битый кафельный пол объемные спортивные сумки, утопил разболтанную кнопку вызова. Улыбнулся, услышав знакомое дребезжание и стон. Улыбнулся еще раз, задумавшись о том, что действительно полюбил эту «пустынную келью, где пылает камин».

      Сколько в точности его не было? Девятнадцать дней? Мартин заранее представил себе трогательную реакцию миссис Биллингс, живущей в квартире напротив.

      – Милый Мартин, как же долго тебя не было! – скажет она, складывая ладони, будто для молитвы. – Мы все так соскучились! Проклятые, да простит меня Господь-Объединяющий за злобу, Квезада опять взялись водить к себе чужаков… Полагаю, они снова торгуют запрещенным…

      Последнее слово, наверняка, будет произнесено с придыханием и многозначительным поднятием бровей.

      Лифт гудел в недрах шахты, мерно отсчитывая этажи и приближаясь.

      Мартин снял утепленную кепку с неизменным логотипом «Нью-Йорк Янкиз», провел пятерней по коротким темным волосам, сунул головной убор в карман куртки. Нагнулся, намереваясь поднять сумки, но в этот момент зашипела внешняя дверь термитника. С характерным скрипом отползла в сторону, впуская в пустынный холл волну морозного воздуха, пронзительные звуки далеких автомобильных сирен, тяжелый запах зимнего смога и ворчливый темнокожий вихрь вдовы Айо Тунде.

      – Однако! – с порога протянула еще одна из соседок Мартина.

      Несмотря на то, что впервые посетить аэропорт Джона Кеннеди крохотная Тунде смогла еще в начале века, нигерийский акцент не затерся, превратив слово в «онаакоу». Эхо щелкнуло по плиткам пола, большинства которых не хватало, ударилось в стены и вернулось к дверям.

      Старуха суетливо пересекла холл, останавливаясь рядом с Мартином. Словно неусидчивого ребенка, перехватила на локте пакет из разлагаемой пленки; внутри глухо брякнули консервные банки. Невысокая, седая и темная, с глубоко-запавшими глазами, мистресс Тунде выглядела болезненно и сухо, что совсем не вязалось с ее неугомонным характером и умением совать нос в чужие дела.

      Она наизусть знала всех, кто живет в доме. Знала их родню. И дальнюю – тоже. Знала привычки, музыкальные предпочтения, долги за коммунальные услуги, любимую марку виски и количество часов налета на соратобу. Иногда Данст думал, что женщины, подобные ей, автоматически прилагаются к любому многоквартирному дому, словно подвальные крысы или протекающая кровля.

      – Как поживаете, мистресс Тунде? – натянув дежурную улыбку, поинтересовался Мартин.

      Конечно, первой после возвращения он бы предпочел встретить милую миниатюрную Нину, живущую на двенадцатом. На худой конец –