Год Змея. Яна Лехчина

аромат весенних цветов, реки под обрывом, несущие холодно-пряную воду к холму, где ходили стада пастуха Вельша. Чувствовала и кружевное оперение птиц Кёльхе, прохладу их зрения и остроту голоса.

      Мгновение, и сон сменил ее платье на исподнюю рубаху, щекочущую лодыжки. Рацлава начала пятиться спиной, спотыкаясь о камни, но не отнимая ладоней от ушей. К ней подлетели птицы и начали трепать ее косы, вырывая из своего нутра: «Воровка! С-свирель!». Ветер лизал проросшие руки колдуньи.

      И тогда Кёльхе закричала.

      Это был не визг женщин, в чьи дома зашли каменные воины. Не стон матерей, чьих детей сбрасывали со скал в заливы. Не плач вдов, не рев сирот. Это был нечеловеческий, хрустально-пронзительный крик, от которого разбивались фьорды. Мучительный. Чудовищный. Предсмертный. Птицы рванулись к небу и скрылись в тумане. Кора на теле Кёльхе начала лопаться и выворачиваться. Из порванных жил потек древесный сок. Цветы облетели, и ветер швырнул Рацлаве мертвые лепестки. Стиснув голову, девушка отступала и отступала, пока ее нога не соскользнула в пропасть.

      Рацлава падала со скалы медленно, в негаснущем дребезге последнего вопля.

      Она очнулась на смятых простынях – рубаха задралась выше колен. В шатре пахло утренней сыростью. Сладковатой росой, вчерашним костром и илистой рекой. Рацлава сжала свирель и, не отпуская ее, сползла со шкур. На ощупь, запутавшись в чужой постели, перетрогав почти весь шатер изнутри, чудом не наступив на Хавтору, она вышла наружу.

      Это было раннее утро, многие еще спали. На голубом небе стыли облака, веяло туманом и кристально-чистым сентябрьским морозцем. Пальцы Рацлавы свело жгучим желанием играть. Сейчас – и играть до горячей, соленой крови.

      У входа сидела Совьон и точила кинжал.

      – Здравствуй, – сказала Рацлава хрипловатым голосом. – Пожалуйста, отведи меня к реке.

      Ее босая ступня опустилась на мелкие приречные камешки, которыми был усыпан весь склон оврага. Придерживая подол, очень аккуратно, Рацлава начала спускаться. В какой-то момент она все-таки оступилась и прежде, чем ее подхватила Совьон, попыталась уцепиться рукой за откос. Но нащупала только все те же камни, покатившиеся под ее пальцами. Ладонь заныла: будет еще одна ссадина, такая же, как на подбородке. Для слепой у Рацлавы слишком тонкая кожа.

      Вода, лизнувшая ее ноги, была обжигающе ледяной. Стиснув зубы, Рацлава двинулась вперед. Совьон стояла на скате повыше нее и наблюдала взглядом охотника. Девушка не знала этого, но у нее проскользнула озорная мысль о побеге. Сколько шагов она сумеет сделать до того, как Совьон схватит ее за косы? Два? Один?

      Река уже плескалась у ее бедер. Рубаха намокла и отяжелела, и, потянув за кожаный шнурок, Рацлава подняла свирель. Пальцы свело знакомой болью. Девушка давно разложила ее на ощущения – это была сладкая, немеющая, бесконечная боль. Зажав одно отверстие указательным пальцем, Рацлава наполнила дыханием белую косточку, украшенную витиеватой резьбой, и над рекой потянулся первый звук.

      Единственная