.

, которые строили из него свои торговые лачуги, прекрасные скульптуры были вовсе разбиты или стояли без голов и рук, на дорогах зияли выбоины, забитые мусором, из запущенных сточных труб и канав нечистоты текли прямо по мостовым в Тибр, источая зловоние.

      Таким ему достался Ромей, а иного он никогда не видел, ибо родом был из не разоренного гражданской войной, нетронутого варварами и восстаниями рабов Неаполя. Юлий не любил столицу и, как всякий провинциал, достигший высшей власти, презирал чванливых и гордых ее жителей, где всякий плебей, где даже мерзкий раб кичится неким особым достоинством столичной жизни, хотя город мира давно уже был превращен в помойку.

      Исправить все это за несколько месяцев было невозможно, поэтому император велел облагородить лишь те улицы, по которым проедет на своей золотой колеснице Артаванская Сокровищница – так назвали придворные царевну Авездру. Не будучи в состоянии поднять из руин некогда великолепные дворцы, форумы, арены и храмы, Юлий приказал некоторые из них сломать и замостить камнем улицы, иным же отстроить лишь фасады, а у известных колоннад восстановить те колонны, которые можно увидеть из обзорной ротонды на причале или из императорского дворца. В город согнали тысячи рабов, которые вот уже два месяца днем и ночью разбирали завалы, латали дороги, мосты и великую клоаку, мыли и чистили брусчатку, корчевали пни, оставшиеся от вырубленных на дрова аллей, сносили разбитые варварами памятники и скульптуры, устанавливая на их место другие, уцелевшие. Вот и получалось иной раз, что под статуей Исиды значилось имя Брут, а за высокой арочной стеной арены не было самой арены. Но сейчас император, осматривая столицу, уже не обращал внимания на такие мелочи.

      Ромея давно не видела подобных приготовлений, сравнимых разве что с триумфальным возвращением легионов после победоносных войн. Однако ни близкого, ни далекого триумфа не ожидалось, четыре ромейских армии одновременно сражались в четырех частях света, а это никогда не приносило скорой удачи. Еще молодому, полному смелых замыслов Юлию, четыре года назад вступившему на престол, нужна была всего одна, пусть не великая, не сулящая большой добычи, но победа, ибо Ромея погружалась не только в зримую разруху, но и мерзость бесконечных поражений, обволакивающую сознание империи.

      Сам управляя колесницей, Юлий промчался от причала до своего дворца, стараясь увидеть столицу мира взором Авездры, и в целом остался доволен. Зодчие, проникшись желанием осуществить затею императора, поработали на славу, и теперь Ромей, если, конечно, ехать прямой дорогой, никуда не сворачивая, на холм Палатин, выглядел почти так же, как при блестящих императорах, в эпоху своего расцвета и могущества. И все же в облике города не хватало чего-то такого, что должно было поразить воображение любопытной и своенравной Артаванской Сокровищницы еще до того, как ее корабли встанут у ромейской пристани.

      Несмотря на жаркий полдень, император развернул колесницу и, увлекая за собой свиту, поехал обратно, к Тибру. На берегу реки, возле выложенного мрамором и украшенного вазонами по случаю приезда Авездры причала, он спешился и остановился у подножия столпа, на котором стояла статуя Марманы со своим символом – поднятой над головой золоченой виселицей.

      С отроческих лет знак веры вызывал в нем затаенный страх и неприятие, ибо однажды, после очередной казни мятежных митраистов, разрушавших марманские храмы, он оказался в целом лесу из виселиц, с которых еще не были сняты распухшие, смердящие трупы. И до сей поры священный столб с перекладиной и распоркой между ними будил в нем тягостные чувства и желание зажмуриться, впрочем, как и веревочная петля, которую монахи постоянно носили на шее, опоясывая другим концом черные одеяния. От вида орудия казни Юлию всегда хотелось сотворить нечто великое, грандиозное и радостное. Как и все императоры, он тайно почитал Митру и теперь, глядя на крохотную фигурку раба, поднявшегося на Олимп, он подумал о родосском колоссе, некогда стоявшем вместо ворот в торговую столицу острова.

      И в тот же миг, представив себе гигантскую статую, возвышающуюся над Тибром и всем Ромеем, ощутил обжигающее, юношеское вдохновение. Вот что может смирить и даже унизить гордый варварский нрав Авездры!

      В последние месяцы, готовясь к приему царевны, император вынужден был часто беседовать, а иногда и спорить с зодчими, поэтому, в достаточной степени овладев сей наукой, он сразу же рассчитал, что поставить колосса так, чтобы он упирался ногами в противоположные берега, невозможно из-за чрезмерно широкого русла реки. Однако чуть ниже причала три века назад, при Сервии, был построен мост через Тибр, рухнувший под собственным весом из-за слишком тяжелых украшений и ростральных колонн. И теперь посреди стремительных вод до сей поры высится мощная каменная опора, которую облюбовали чайки.

      Император знаком подозвал комита Антония и молча подвел его к древнему створу разрушенного моста.

      – Здесь, – сказал будто бы между прочим, – должен стоять колосс в лучистом венце. Чудо света с острова Родос.

      Стареющий полководец и придворный интриган Антоний, служивший еще прошлому, свергнутому императору и немало потрудившийся для восхождения Юлия на престол, нередко охлаждал резвость августа, уравновешивая