Любовь лингвиста. Владимир Новиков

друг против друга, доедая довольно приличные блинчики с мясом и приступая к мороженому просто превосходному: три разноцветных шарика, политых шоколадно-ореховым соусом. (Доступна ли такая роскошь теперь? Не знаю, в том месте на Тверской теперь магнитная подкова при входе, как в аэропорту, не слишком радушный охранник и цена самого дешевого блюда в меню – как тысячи порций мороженого.) А за соседним столиком действовал закон идеального сходства: солист балета, впоследствии невозвращенец{9}, и соразмерная ему полувоздушная балерина сосредоточенно расправлялись с обширными россыпями гречневой каши, вероятно, безопасной для их профессионального изящества.

      Она попросила называть ее Тильдой – так, как именуют родные и друзья. Студенческие годы провела в Вене, где и привыкла кайфовать в кафе, которых там тьма-тьмущая: «а самое мое любимое называется “Прюкель”. Ей уже было хорошо, я же все еще тревожно рассматривал чистый очерк ее головы, почти тождественной головке одной из Дейнекиной бегуний с картины «Раздолье»{10} (на первом плане, в белой майке и белых же трусах – только золотые волосы у Тильды были длиннее, а сзади их схватывала перламутровая французская заколка).

      Около серого молчаливого дома Совета министров я посадил ее в троллейбус номер два, и она опять опередила меня, поблагодарив «за приятную встречу»: до чего же нерасторопен был хоть и безгрешный, но бестолковый мой язык! Как я почувствовал свою брошенность: возвращаться домой было рано и незачем, разыскивать кого-нибудь на факультете – поздно и тоже незачем! Все дороги города сходились на этом перекрестке и были вроде бы открыты, но пойти – некуда. Пеший путь домой через полукольцо площадей, Солянку и Таганку впервые показался банальным и пресным. Глупая грусть заслонила самую, быть может, крупную радость в моей жизни: надо было не бояться, а смело предвкушать предстоящее. Увы, не умел, не имел вкуса.

II

      Существует такая литературная условность: в большинстве романов, повестей и пьес женщины стремятся к личному счастью, а мужчины – якобы – к доблестям, деньгам, подвигам и славе (иногда они демонстративно деградируют, но это по сути то же самое, только с противоположным знаком). Так ли обстоит дело во внетекстовой реальности? Очень сомневаюсь. Лишь хилые душой зануды выдвигают на первый жизненный план свои титулы, успехи, должностишки, книжки собственного сочинения. Нет такого большого дела, которое непременно требовало бы принести в жертву любовные и семейные радости. Нормальный мужчина в этом смысле ничем не отличается от нормальной женщины и ориентируется на тот же самый жизненный приоритет: любовь, супружество, отцовство, дедовство. Настаиваю на слове «приоритет», причем на его единственном числе: и латинский корень, и здравый смысл требуют, чтобы приоритет был один – первый, он же последний. А когда наши начальники выкликают подряд десять или двенадцать «приоритетов», среди которых и армия, и преступность, и налоги, и пенсии, и поддержка театров, – сразу ясно, что ничего из этого реализовать они не в состоянии.

      …До

9

…солист балета, впоследствии невозвращенец… – Александр Годунов (1949–1995) в 1979 году, во время гастролей Большого театра в Нью-Йорке обратился к американским властям с просьбой о политическом убежище и остался в США.

10

Раздолье» – картина А. А. Дейнеки (1944, 204 х 300 см, Государственный Русский музей).