Петербургское действо. Том 2. Евгений Салиас де Турнемир

твоя верченая Лотхен.

      Маргарита рассмеялась звонко. Старик будто сам давался в руки.

      – Отлично! Это будет вам в наказание за дерзость. Ну, старая Лотхен. Становись… Держи вот…

      Маргарита взяла половину своих еще распущенных волос и подняла… Старик стал за нею и, взяв волосы в руки, начал поддерживать.

      – Господи, какие… Ей-богу, шелковые!..

      – Молчи, Лотхен! Ты забыла, что я не люблю, чтобы болтали, покуда я одеваюсь! – смеясь, вымолвила Маргарита.

      И Скабронский стал молча, не спуская глаз с плеч красавицы.

      – Ну, готово… – сказала она наконец. – Ну, теперь, Лотхен, чистые чулки вон там в комоде, направо… Башмаки должны быть вот тут, у дивана. Ну, скорее.

      Иоанн Иоаннович на рысях разыскал и то и другое…

      Лицо его странно улыбалось, краска уже давно выступила на лице и не сходила с гладких щек бодрого старика. Он поставил башмаки на пол и подал Маргарите розовые шелковые чулки…

      Маргарита, сидя, приподняла край юбки и протянула ему одну ножку…

      – Ну, что же, Лотхен? Дела своего не знаешь! Становись на пол и меняй… Снимай чулок…

      Иоанн Иоаннович молча опустился с некоторым усилием на колени, нагнулся и потянул чулок с пальцев.

      – Так нельзя снять! – странно произнесла Маргарита.

      Прошло несколько мгновений… Одна подвязка и один чулок были сняты!..

      – Хорошо, но скорее… другой!.. – как-то раздражительно, злобно усмехнулась Маргарита.

      – Нет… родная… – тихо произнес вдруг Скабронский. – Не могу… Помрешь…

      И старик, стоявший перед красавицей на коленях, закачался и вдруг схватил ее за руки, будто удерживаясь от падения… И, уронив голову на ее руки и колени, он прижался к ним горячей головой.

      Маргарита будто замерла вдруг и сидела неподвижно как статуя. Она огненным взором глядела на эту лежащую у нее на коленях седую и лохматую голову, и лицо ее стало вдруг слегка бледно, зловеще-жестоко и злобно. Если бы Сатана когда-либо воплотился в женщину-красавицу, то принял бы, конечно, это лицо и это выражение.

      – Уезжайте… – вымолвила вдруг Маргарита глухо.

      Иоанн Иоаннович будто ждал этого слова и нуждался в нем… Он поднялся и не оглядываясь, не прощаясь быстро вышел вон. Через минуту он отъезжал от дому.

      Маргарита осталась в том же кресле полуодетая, с одной обнаженной ногой и с тем же выражением сатанинской злобы. И снова сидела она недвижима, нема и красива – как статуя…

      Через час, когда она, одетая совсем, молчаливая, но уже грустная, а не злая, вышла садиться в карету, в передней явился с заднего хода дворецкий деда, Масей, и передал графине цидулю и большой сундучок, окованный серебром… Маргарита вернулась в комнаты. Сундучок был полон бриллиантов на громадную сумму.

      Вместе с ними лежал кошелек, и в нем тысяча новеньких, будто собранных по одному, червонцев. В записке стояло только несколько слов:

      «Посылаю, что накопил, когда собирался жениться. Бери все себе, продувная цыганка… но и меня в придачу!»

      Маргарита