Слабых несет ветер. Галина Щербакова

что был, мол, и не стало. И жизнь предстала стыдной и жалкой. «Надо что-то делать», – кричало в нем. Но ответный спорщик, всегда в нем живший, не возникал, не кричал, что все, мол, о’кей и помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела. Дома только вот нет. Павел замер. Он вспомнил свою ленинградскую комнату, закрытую на очень хитрый замок. Он унюхал запах той пыли, что осела на стол и буфет, на диван и на полки с книгами. Пыль пахла вкусно. В ней был запах вишневой настойки и четырехтомного Даля, запах пепельницы, протертой одеколоном, и запах диванной подушки, горьковато-кисловато-сладковатый сразу. И еще там был запах детского горшка, который стоял под табуреткой, у входа, на случай его прихода с маленькой дочерью. Эта комната-консерва – его родина, его то самое, откуда он есть и пошел, а он пошел незнамо куда, сидит на полу, вытирает морду концом дешевой байки, которой укрыта женщина. Она ему абсолютно никто, но справа по борту уже без парка стоит ковшик с кашей и лежит кусок колбасы, которыми он должен ее накормить. Выпить бы водки. Он сглотнул и понял, что желания у него нет, что водка возникла как вещь безусловная, но и необязательная, а вот дух петербургской комнаты был абсолютен и реален, им-то он и насыщался сейчас допьяна.

      Одним словом, к моменту просыпания Тоня не знала и не ведала, что ей уготована встреча с совершенно другим человеком, родившимся только что у ее ног.

      Услышав ее шевеление, Павел вскочил и сказал, что обязан накормить ее кашей, которую принесла женщина, а он собирался варить ей суп с грибами, но наверняка не поспел бы – за ними надо бы еще бежать.

      – Какие грибы? – сказала Тоня. – Их еще и близко нет.

      – Сушеные, – ответил Павел и уже шел к ней с ложечкой и ковшиком. Но Тоня закачала головой и сказала, что ей надо выйти.

      Единственный туалет в общежитии был на втором этаже и в противоположной стороне.

      – Я провожу, – сказал Павел.

      – Нет! – закричала Тоня. – Мне самой жить и самой справляться. Вас это не касается. – И она, прихватив полотенце, вышла и пошла по коридору вдоль комнат, слегка касаясь пальцами левой руки стены. «Там будет лестница, – подумал Павел. – Я ее встречу».

      И он выждал сколько-то минут и пошел ее встречать, но она уже шла назад по коридору, трогая пальцами правой руки стену.

      Тоня не дала себя кормить. Поела чуть-чуть, допила водичку из бутылочки, сказала, что бюллетень ей продлили еще на пять дней, ну и что она с ним будет делать?

      И тогда Павел сказал, что заберет ее с собой, пока пуста хата, что он будет наводить там порядок, а она будет сидеть на лавочке и развлекать его разговорами, а то поодиночке они бабаями станут или как там называют молчунов-одиночек?

      Она была потрясена, потрясена не предложением, а уверенностью мужчины, что она пойдет, куда он скажет, и будет где-то там сидеть для его нужды.

      – Еще чего! – сказала она.

      Он не понял. Не понял этого «еще чего», разве у нее есть выбор?

      – Пойдешь как миленькая, – сказал Павел со всей возможной для себя улыбчивостью. – Там природа.