Работа актера над собой (сборник). Константин Станиславский

другой – захрипел. Но… обошлось.

      «Запомните, – говорил Шпондя, – коли нельзя одолеть сразу большого куска, дели его на меньшие и еще меньшие, а коли надо, то и на еще меньшие». – Хорошо! Разрезали, положили в рот, жуют, – описывал дядя Шустов то, что сам проделывал.

      – Мать! Жестковато и суховато! – неожиданно обратился он с страдающим лицом к жене, совсем в другом, так сказать, в домашнем тоне.

      – «Если кусок сух, – учили дети словами Шпонди, – оживляй его красивым вымыслом воображения».

      – Вот тебе, папик, соус из магического «если бы», – острил Евгений Онегин, накладывая отцу подливки с зеленью. – Это тебе от поэта: «предлагаемое обстоятельство».

      – А это, папик, от режиссера, – острила Татьяна Репина, кладя ему хрена из соусника.

      – Вот тебе и от самого актера – поострее, – шутил царь Федор, предлагая посыпать перцем.

      – Не хочешь ли горчицы – от художника «левого» направления, чтобы было попикантнее? – предлагала отцу Катя Кабанова.

      Дядя Шустов размешал вилкой все наложенное ему, разрезал индейку на мелкие куски и стал купать их в образовавшемся соусе. Он мял, давил, ворочал куски, чтобы они лучше пропитались жидкостью.

      – Иван Грозный, повторяй! – учил малыша Евгений Онегин: – «Куски…»

      – Ки-ки, – пыжился ребенок к общему удовольствию.

      – Куски берут ванночку в соусе «вымысла воображения».

      Иван Грозный наворотил того, что все присутствующие и он сам прыснули и долго не унимались.

      – А ведь вкусно, соус-то из «вымысла воображения», – говорил старик Шустов, все ворочая в пикантной жидкости мелко изрезанные куски. – Все пальчики оближешь. Даже эта подошва делается съедобной и кажется мясом, – конфузил он жену. – Вот точно так же и куски роли надо сильнее, сильнее, вот так, еще больше, больше пропитывать предлагаемыми обстоятельствами. Чем суше кусок, тем больше соуса, чем суше, тем больше.

      Теперь соберем вместе побольше мелких пропитанных соусом кусочков в один большой и…

      Он сунул их в рот и долго смаковал с блаженным и очень смешным лицом.

      – Вот она, «истина страстей»! – острили дети на театральном языке.

      Я уходил от Шустовых с мыслями о кусках. Вся жизнь моя точно разделилась на них и измельчилась.

      Внимание, направленное в эту сторону, невольно искало кусков в самой жизни и в производимых действиях. Так, например: прощаясь при уходе, я сказал себе: раз кусок. Когда я спускался с лестницы, на пятой ступеньке мне пришла мысль: как считать схождение вниз – за один кусок, или же каждая ступенька должна быть поставлена в счет как отдельный кусок?! Что же от этого в результате получится? Дядя Шустов живет на третьем этаже, к нему по меньшей мере шестьдесят ступеней… следовательно, шестьдесят кусков?! Если так, то и каждый шаг по тротуару тоже придется считать за кусок? Многонько наберется!

      «Нет, – решил я, – спуск с лестницы – один кусок, дорога домой – другой. А как быть с парадной дверью? Вот я отворил