Тринадцатый подвиг Геракла. Рассказы о Чике (сборник). Фазиль Искандер

вызывать по списку, – сказал Харлампий Диогенович, – потому что здесь сплошные герои.

      Он раскрыл журнал.

      – Авдеенко, – сказал Харлампий Диогенович и поднял голову.

      Класс нервно засмеялся. Докторша тоже улыбнулась, хотя и не понимала, почему мы смеемся.

      Авдеенко подошел к столу, длинный, нескладный, и по лицу его было видно, что он так и не решил, что лучше, получить двойку или идти первым на укол.

      Он заголил рубаху и теперь стоял спиной к докторше, все такой же нескладный и не решивший, что же лучше. И потом, когда укол сделали, он не обрадовался, хотя теперь весь класс ему завидовал.

      Алик Комаров все больше и больше бледнел. Подходила его очередь. И хотя он продолжал держать свои руки на промокашке, видно, это ему не помогало.

      Я старался как-нибудь его расхрабрить, но ничего не получалось. С каждой минутой он делался все строже и бледней. Он не отрываясь смотрел на докторскую иглу.

      – Отвернись и не смотри, – говорил я ему.

      – Я не могу отвернуться, – отвечал он затравленным шепотом.

      – Сначала будет не так больно. Главная боль, когда будут впускать лекарство, – подготавливал я его.

      – Я худой, – шептал он мне в ответ, едва шевеля белыми губами, – мне будет очень больно.

      – Ничего, – отвечал я, – лишь бы в кость не попала иголка.

      – У меня одни кости, – отчаянно шептал он, – обязательно попадут.

      – А ты расслабься, – говорил я ему, похлопывая его по спине, – тогда не попадут.

      Спина его от напряжения была твердая, как доска.

      – Я и так слабый, – отвечал он, ничего не понимая, – я малокровный.

      – Худые не бывают малокровными, – строго возразил я ему. – Малокровными бывают малярики, потому что малярия сосет кровь.

      У меня была хроническая малярия, и, сколько доктора ни лечили, ничего не могли поделать с ней. Я немного гордился своей неизлечимой малярией.

      К тому времени, как Алика вызвали, он был совсем готов. Я думаю, он даже не соображал, куда идет и зачем.

      Теперь он стоял спиной к докторше, бледный, с остекленевшими глазами, и когда ему сделали укол, он внезапно побелел, как смерть, хотя, казалось, дальше бледнеть некуда. Он так побледнел, что на лице его выступили веснушки, как будто откуда-то выпрыгнули. Раньше никто и не думал, что он веснушчатый. На всякий случай я решил запомнить, что у него есть скрытые веснушки. Это могло пригодиться, хотя я и не знал пока, для чего.

      После укола он чуть не свалился, но докторша его удержала и посадила на стул. Глаза у него закатились, мы все испугались, что он умирает.

      – «Скорую помощь»! – закричал я. – Побегу позвоню!

      Харлампий Диогенович гневно посмотрел на меня, а докторша ловко подсунула ему под нос флакончик. Конечно, не Харлампию Диогеновичу, а Алику.

      Он сначала не открывал глаза, а потом вдруг вскочил и деловито пошел на свое место, как будто не он только что умирал.

      – Даже не почувствовал, – сказал я, когда мне сделали укол, хотя прекрасно все почувствовал.

      – Молодец,