Аргентина. Крабат. Андрей Валентинов

в подставленную ладонь.

      Аплодисментов не было. Толстяк-полицейский, поведя широкими плечами, выразил общее мнение.

      – И только? Так и я смогу.

      Подумал и предложил:

      – Двенадцать!

      Доктор Эшке вновь озлился, но тут же заставил себе забыть обо всем. Нет толстяка, и зрителей нет, и зала – и даже его самого, туди-недоучки. Есть черный мячик – и прозрачный многоугольник, кристалл о двенадцати гранях.

      Много? Не слишком. Мчись, лента-мысль, соединяй грани! Иге, ля гё, сэн…[38]

      – Не двигайтесь! – крикнул, ни на кого не глядя. – Попадет – больно будет!..

      Про разбитый нос – память о первом дне знакомства с каучуковой ракетой – говорить не стал, дабы не пугать публику. Шарик попался весьма злого нрава.

      В пол! Не прямо, а чуть-чуть наискось, чтобы над самой шляпой герра толстяка прошел. Потом – к двери, двумя метрами выше, а затем обратно, полицейскому мимо левого уха, да со свистом. Дернется – сам будет виноват!

      Раз! Два!.. Четыре, пять… Восемь!..

      Двенадцать!..

      В ладоши ударили тут же, как только теплый каучук с силой врезался в руку. Морщиться нельзя, напротив, улыбнуться, поправить чуть съехавшие очки с простыми стеклами, капюшон мантии тоже выровнять…

      – Шарик-то непростой! – констатировал кто-то. – С Подкаменной Тунгуски шарик!..

      В ответ засмеялись, но как-то неуверенно. А вдруг и в самом деле?

      Полицейский же, вежливость соблюдя, тоже похлопал, но о службе не забыл:

      – Довольно, майне геррен, довольно! А вы, герр Эшке, извольте представление завершить и следовать за нами.

      Филолог-германист, он же циркач и жуши туди, ответил не сразу. Двенадцать углов – не слишком много, а если вдвое?

      – Охотно!..

      А если даже не вдвое? Огромный прозрачный кристалл, с небо размером, шарик в самом-самом центре… Первая лента-мысль еле ползет, воздух стал вязким, тяжелым, не пробиться… Иге!.. Вторая идет легче, но медленно, слишком медленно. Ля гё! Есть!.. Третья, четвертая… Понеслись!..

      – Охотно! – повторил доктор Эшке. – Но, герр… Извините, не имею чести знать вашу фамилию и должность…

      …Двадцать третья… Двадцать седьмая… Тридцать первая…

      – Криминальоберассистент Мильх, – суровым голосом отрекомендовался толстяк.

      …Тридцать седьмая… Внимательней, внимательней!.. Сорок первая!..

      – Так вот, уважаемый герр Дикмильх…[39]

      Смех в зале (полицию никто не любит, даже немцы) подарил несколько нужных секунд. Готово! Тело стало легким, прозрачным, шарик, напротив, затяжелел, словно каучук обернулся свинцом. Ладонь запылала жаром.

      – …Давайте поделим вопрос надвое. Представление завершаю, а вот второй пункт мы обсудим по мере возможности.

      И – в полный голос, чтобы люстра зазвенела:

      – Шестьдесят! Иду на рекорд! Только не двигайтесь, пожалуйста, не двигайтесь!..

      Раз!

      – Хватайте

38

Здесь и ниже: «раз, два три» (шанхайский диалект).

39

«Мильх» – молоко, «Дикмильх» – кислое молоко (нем.).