Особо опасная особь. Андрей Плеханов

слетели с его физиономии и разбились, дреды пришли в окончательную путаницу, кровь перестала течь – запеклась, покрыв левую щеку блестящей бурой коркой. Тем не менее Дирс находил в себе силы махать рукой корешам, находящимся в толпе, и складывать бублик из большого и указательного пальцев, что со всей очевидностью означало: «Щас очухаюсь и разнесу малохольного Умника и его плохую цыпу на гамбургеры».

      – Остынь, Дирс, – сказал Умник. – Куплю тебе новые гогглы – лучше, чем то дерьмо, что у тебя было, но не самые продвинутые, не надейся. Плюс десять тысяч. На большее не рассчитывай. Просто не рассчитывай, понял? Если есть возражения – объявляй вендетту второй степени. Второй, не больше. Если больше – разбираемся здесь и сейчас. И ты – труп через тридцать секунд. Ты меня знаешь, Дирс.

      Бублик Дирса увял и распался на отдельные фаланги. Дирс полез за фляжкой, умудрившейся не потеряться во время сокрушительного полета на пол, присосался к ней надолго – булькал, пока не опустошил до дна. После чего просипел:

      – Ладно. Заметано. Ты, Умник, сталбыть, попал на вендетту второй степени. Честные слики в свидетелях. Два месяца, как положено. Ты в курсе. И гогглы за тобой, Умник. Сегодня же. Ты знаешь, я без них как без глаз.

      – Заметано, – бросил Умник. – Время пошло. Очки тебе доставят через два часа, жди. Все, я пошел.

      Он цапнул Лину за руку и двинулся вперед. Толпа расступалась перед ним.

      – Куда? – шепнула Лина. – Куда мы идем?

      – Заткнись, – прошипел Умник. – Просто заткнись, понятно?

      – Сундук! – крикнул кто-то из наблюдателей. – Поллимона в сундук, мы проверим!

      Умник не ответил, только саркастически хмыкнул.

* * *

      Лина и Умник сидели в ста метрах от выхода из станции, на скамейке – полуразвалившейся, чудом держащейся на ржавых чугунных ногах. Лина озиралась с опаской и брезгливостью – давно она не видела столь грязного места. Унылые стены домов – когда-то действительно выкрашенные в разные оттенки синего, ныне же облупленные, покрытые лишайными пятнами старых надписей и язвами облупившейся штукатурки. Окна – иные с уцелевшими стеклами, но большей частью разбитые либо закрытые фанерными щитами. Ряд древних бензиновых машин вдоль улицы – покоробленные бесколёсые остовы, трупы автомобилей. Ветер гнал по асфальту бумажные пакеты и пластиковые пакеты. И окурки, сплошной слой окурков под ногами. Похоже, здесь не убирались последние лет двадцать.

      – Мрачно тут у вас, – сказала Лина. – Да что там мрачно – страшно. В голове просто не укладывается, как вы тут живете.

      – Нормально живем, – Умник дотянул сигарету в две затяжки и щелчком отправил бычок в кучу мусора. – Понимаешь, если разрешить брейнвошам убраться на наших улицах, то они потом и внутрь домов захотят заглянуть. А нам это нужно – чтоб в наши дела нос совали? Нам это не нужно.

      – Почему со мной так случилось? Почему этот урод на меня напал? Я же ему ничего не сделала. Что, всех людей из приличных кварталов сразу начинают метелить, так вот, как меня?

      – Ты неправильно пришла. Так нельзя. Чужие люди