Пушкин в Михайловском. И. А. Новиков

не отвечала и все еще жалась к матери.

      – Все пустяки. Вытри глаза и пойдем. Никто на тебя не кричал.

      – Еще бы! Пусть бы они только попробовали! – И она отошла, оправляя помятое платьице.

      Позже смеялись над этой маленькой драмой. Но Пушкин действительно внезапно и сильно вскипел и выругал Льва. У того еще долго был виноватый и отчасти испуганный вид.

      – А перстень-то, Лев мне сказал, оказался волшебный. Александру Сергеевичу морская волшебница его подарила, – еще не совсем успокоенная, шептала Евпраксия Анне; та сильно бледнела и не спускала глаз с Пушкина.

      Все это, правда, могло быть и неприятно Прасковье Александровне, но Пушкин, как только вошла она на террасу, был уже вовсе другой. У него блестели глаза, и он веселее был вдвое, точно действительно коснулась его та рука, что подарила ему талисман.

      – Простите! Простите меня! Я, кажется, эту малютку перепугал.

      И он целовал руки хозяйки и высоко за локти подкинул Евпраксию. Девочка сжалась в комок и была тяжелее обычного, но глаза ее уже поблескивали огоньком удовольствия. Все снова быстро наладилось.

      – Я, видишь ли, как-то им врал, – оправдывался дорогою Лев, – что будто бы мне такой перстень красавица одна подарила.

      – Ты соврал только одно: что подарили тебе, – перебил его брат.

      – Зизи ко мне все приставала… Я и принес показать, пока тебя не было. Я у тебя увидал подходящий…

      – Что ж, ты лазил ко мне?

      – Честное слово, я даже не знал, что он есть у тебя. А он лежал на столе, просто как желудь!

      – Значит, другой кто-нибудь лазил… Как это скучно!

      – Не я, – кратко промолвила Ольга Сергеевна.

      – Знаю. А писем мне не было?

      – Нет.

      Пушкин вздохнул и замолчал. Но перстень был с ним, и что-то опять в душе подымалось, звучало: снова Одесса, Елизавета Ксаверьевна… и как ему подарила тот перстень.

      У самого дома Лев подольстился:

      – Ты, значит, не сердишься? Я тебе сам поправлю его.

      Ответ был неожиданный:

      – Нет, не сержусь. Я даже тебе благодарен.

      Так и осталось для Льва совсем непонятным, за что ему брат был благодарен.

      Родители спали. Пушкин и этому рад. Он быстро прошел в свою комнату и сразу разделся. Лечь было приятно, однако же он не тотчас уснул. Дорога его затомила, баня и мед, пожалуй, разнежили, брат рассердил, но странная крепость росла изнутри. Его подымало. Он начал твердить стихи свои «К морю», но эти стихи перебивались другими: волны ложились в них мягче, и возникало видение залива, как если бы не было море беспредельно далеко, а мирно плескалось вот тут, за окном… И невозможное становилось возможным. Он развернул томик Парни и быстро напал на историю с Прозерпиной. Улыбка скользнула по его настороженным губам, готовым что-то шепнуть. Но скоро его стало легонько покачивать, и он незаметно уснул.

      Опять была баня, похожая на Тартар, и облака ходили по ней. И отбывал мрачный бог Аида и с ним равнодушная и ревнивая супруга его. Но… все переменилось, и несбыточное стало действительностью: