Сад сновидений (сборник). Борис Шапиро-Тулин

ночи надо было везти бездыханное тело Иисуса.

      Небольшая группа пересекла нижний город и затем стала подниматься наверх к тем самым Эфраимским воротам, которые вели к Голгофе. Он содрогнулся от мысли, что стражникам отдан приказ тайком вернуть тело брата на место казни, и, поглощенный этой внезапной догадкой, на какое-то время потерял из вида тех, за кем незаметно продвигался по улицам, превратившимся в подобие малых рек. Пройдя шагов двадцать к северу от городской стены, он приблизился почти вплотную к холму, на котором еще недавно страдал Иисус, но, кроме оглушившей его тишины, ничего более различить не сумел.

      Ливень, который всю вторую половину предпасхальной пятницы поливал Иерусалим, прекратился, да и ветер, несущий волны холодного воздуха, внезапно стих, словно исчерпал весь запас стужи, хранившейся в окрестных горах. Звезды, появившиеся в просветах облаков, напоминали окружающему миру, что Великая суббота уже наступила, но он, не замечая ни земли, ни неба, стоял неподвижно, напрягая слух до тех пор, пока не услышал наконец приглушенное конское ржание.

      Продираясь на этот звук сквозь густой терновник, он подоспел как раз к тому моменту, когда солдаты расстелили на мокрой земле плащаницу, очевидно, прихваченную из башни Фессаила, завернули в нее тело Иисуса и, неумело подогнув концы льняного полотна, отнесли свою ношу в одну из погребальных пещер, чей вход был затерян среди стволов молодых смоковниц.

      Все, что было дальше, он помнил смутно, словно это происходило не с ним, а с неким человеком, с которым они были похожи как две капли воды, но за действиями которого он наблюдал, отстранившись от происходящего, боясь признать в странном двойнике самого себя, для того лишь только, чтобы не потерять остатки рассудка, устоять перед потрясениями, выпавшими на его долю в этот бесконечно долгий день, перешедший в такую же бесконечно долгую ночь.

      Тот, другой, дождавшись, когда стражники отправились обратно в город, пробрался сквозь посадки молодых деревьев и с трудом отодвинул камень, которым владельцы фамильных усыпальниц прикрывали вход, оберегая усопших родственников от набегов диких животных. Но он в эту ночь думал не о голодном зверье, рыскающем вокруг Иерусалима, он хотел уберечь тело своего брата от тех, кто ненавидел Иисуса еще при жизни, а заодно и от колдунов, которые приходили из пустыни, чтобы раздобыть пальцы распятых на кресте, потому что с их помощью, считали они, сила любого зелья становилась непреодолимой.

      Он знал, что ему, как любому иудею, Господь запрещал в субботу совершать какие-либо действия, пусть даже отдаленно напоминавшие работу, знал, что Закон запрещал в такие дни хоронить усопшего, а тем более прикасаться к тому, чье тело было проклято уже одним фактом позорного распятия, знал все это и боялся кары.

      Но тот, другой в нем, рассуждал иначе: «Разве уберечь Иисуса от посягательства недругов, – думал он, – это работа?! Разве не сторож я брату своему?!»

      Один молился и