Ухожу от тебя замуж. Мария Воронова

и покачала головой:

      – Нет, я, конечно, понимаю, что бабка никому не нужна, адекватного лечения добиться сложно и из-за организационных проблем, да и просто потому, что нет такого лечения, чтобы старушка стала снова молодой и здоровой. Родственники ее любят и морально истощаются от невозможности помочь, но с другой стороны, хочется спросить деда, знает ли история примеры, когда партизаны радостно вываливали гестаповцам всю информацию? Наоборот, они держались до последнего и часто не открывали своих тайн даже под пытками. В общем, мне после дедовских наездов реально захотелось назначить какой-нибудь банальный трентал, и до свидания, чем сидеть схемы расписывать. Из положения «мордой об стол» помощь оказывать тяжеловато. Но возможно, потому что бабку жалко.

      Соня сочувственно улыбнулась:

      – Гуманизм, Лариса Васильевна, сейчас последнее топливо, на котором колымага нашего здравоохранения еще как-то едет.

      Собеседница фыркнула, от чего ее лицо на миг исчезло в клубах сигаретного дыма.

      – А мне ближе другая аллегория. Рядовой врач стоит над пропастью между организацией здравоохранения и ожиданиями населения, и пропасть эта становится с каждым днем все шире и шире, так что настал момент, когда врач висит на шпагате, как натянутая струна, цепляясь за края лишь ногтевыми фалангами первых пальцев ног. Еще миллиметр – и все. Врач летит в пропасть, а берега в изумлении смотрят друг на друга. Ладно, понесло старую дуру брюзжать, а самого главного-то я тебе не рассказала. Короче, только я немного раскидала, поднялась к себе и прилегла на диван, как звонят из приемника, мол, спускайтесь. А что случилось, не говорят. Ползу вниз, представляю себе всякие ужасы, а там всего-навсего охранник из бара «Советский». Опять Бобров там бухал и забыл истории. Целую пачку. Три килограмма медицинской тайны.

      – Ого! – Соня даже поежилась от мысли, что могло бы быть, не окажись охранник таким сознательным.

      – К счастью, Бобров у нас патриот, пьет только в «Советском», и персонал знает, что с ним делать. Бездыханное тело в такси, медицинскую документацию в приемник. Видишь, Соня, как оно бывает: заходишь в бар, вроде разливуха разливухой, и Бобров сидит алкаш алкашом. А копнуть поглубже, так неравнодушный самоотверженный врач, гуманист, который каждую секунду размышляет о своих пациентах, так что даже с историями не расстается.

      Соня вздохнула. Объемы «писанины» в последние годы росли, как головы у Лернейской гидры, а в условиях дефицита кадров и возрастающей нагрузки на каждого специалиста доктора просто не успевали заполнять истории и карточки в рабочее время. Приходилось или сидеть на работе на два-три часа дольше, или забирать бумаги на дом. Так что история с Бобровым была, конечно, не очень красивой, но и не сверхъестественной.

      – Может, он просто хотел творить в богемной обстановке, как великие писатели, – улыбнулась Соня. – Как Хемингуэй в Париже. Пиши пьяным, редактируй трезвым. И увлекся.

      – Ну бар «Советский» все же не Париж.

      – Да