Дорога надежды. Анн Голон

стекло. Я поцеловала ее в губы, – продолжала Рут Саммер, – в ее посиневшие, холодные губы. Мне так хотелось вдохнуть в нее свое дыхание, свое живое тепло!

      Рут не стала терять время и возиться с таким же задубевшим от мороза узлом толстой веревки, которую повязали девушке под мышками и соединили с закрепленным на ветке дерева бруском, что позволяло им время от времени поднимать ее над водой и проверять, по-прежнему ли зло сидит в ней, или же его можно считать окончательно изгнанным.

      Сбегав к двуколке за ножом, молодая фермерша ограничилась тем, что обрубила веревку и, взвалив Номи Шипераль на спину, отнесла ее к своей хижине.

      – Ну и досталось мне из-за этой хижины! – засмеялась она, качая головой. – Во-первых, эта лачуга находится не в лесу, как все повторяли, а на опушке… Явился муж, до которого дошли слухи о скандале. Я запретила ему переступать порог этого убежища, оно стало священным, только моим. Он это понял и удалился. Тогда я выложила вокруг дома круг из камней, через которые никто не имел теперь права переступать. Этот поступок их почему-то жутко напугал. Никто, кажется, не желает признавать неотъемлемого права каждого человека на то, чтобы время от времени и в зависимости от обстоятельств оградить себя от невыносимых посягательств или переждать их.

      Я чувствовала, что божественное провидение вменяет мне отныне в обязанность любить Номи Шипераль, защищать ее от злодеев, помогать ей развивать ее благодетельные способности, то есть дар благожелательности и врачевания, ведь ненависть к особого рода благу, помогающему человеку жить, побуждала злобных и желчных людей убить этот дар вместе с ней самой, раз им не удалось погасить его в ней и уничтожить.

      Она ведь обладала силой дарить добро благодаря тому, что умела лечить наложением рук. Те, кто знал об этом, стали тайком приходить к ней. Они вставали на колени у выложенного из камней круга и молили нас о помощи.

      Тогда я выстроила чуть подальше что-то вроде небольшого амбара, и там мы стали лечить тех, кого к нам приводили.

      Обо всем этом рассказывалось урывками в процессе ухода за роженицей и младенцами. Анжелика слушала с той жадностью, с какой она проглотила бы кусок хлеба после изнурительного пути или выпила бы свежей воды из колодца, преодолев пустыню. Да, то было чувство насыщения, которое дарили ей эти голоса и слова, пряные на вкус, с живым соком невыдуманной истории. Две жизни и подлинные страдания, подлинные радости, подлинная борьба, подлинные трудности!

      Могучее дыхание вознесло над обыденностью эти жалкие существа, обреченные, казалось, лишь носить белый или черный чепец квакерш и убого жить вдвоем, как в заточении, в домике на опушке леса. Анжелика понимала их, поддерживала их, проникаясь благодаря общению с ними новой для себя уверенностью.

      Рассказы эти не только не утомляли ее, они возвращали ее к жизни. Она стала быстро поправляться, живительное общение с ними подгоняло ее, ибо она обрела в этих двух женщинах людей, говоривших с ней на одном языке.

      Ослабленная и потому