.

вроде рутинное, а мне нравится. Верующие старики, свидетели ушедшей эпохи, последние, кто еще может рассказать о войне и времени гонения на Церковь. Молящиеся – люди смиренные, ничего не требуют и никого не осуждают. Придешь, а они радуются тебе, как дети: «Батюшка, ты наш доктор».

      Вдруг раздается звонок и следом – бас моего товарища:

      – Батюшка, как я рад вас услышать! – Хотя, когда он звонит, слушать большей частью приходится мне.

      Перехватывая инициативу, поздравляю Н. с днем рождения, а он смеется:

      – Ох, спасибо! Хотя день рождения у меня и не скоро, но подарок приму с благодарностью!

      Эк я опростоволосился. Сколько раз себе говорил, не доверяйся снам! Пришлось созваниваться со звукорежиссером Сережей и договариваться о времени очередной записи.

      После обеда, уже с переброшенными на флешку новыми начитанными мною рассказами, спускаюсь по лестнице Дворца культуры. Внизу шум. Прислушиваюсь. Несколько голосов говорят одновременно и очень громко. Так бывает, когда, пытаясь доказать кому-то собственную правоту, люди друг другу кричат, а слушать никто никого не слушает. Потому, чтобы быть услышанным, приходится кричать еще громче. Спустился на первый этаж и увидел в фойе людей, много, человек около сорока. Оказалось, наша поликлиника и дневной стационар передаются под новое руководство. Когда-то, это еще в советские годы, в поселке была собственная очень хорошая больница, сейчас от нее уже мало что осталось. Люди, опасаясь, что больничку и вовсе закроют, пришли протестовать. На крики к ним вышел глава поселка, и хотя местной власти больница не подчиняется, все недовольство народ адресует ему.

      Протестующие – люди пожилые. Они кричат, жалуясь на плохое медицинское обслуживание, на равнодушие врачей. Они вспоминают, как было раньше и как раньше было хорошо. Вспоминают смотры художественной самодеятельности и постоянные спортивные соревнования в тогда еще совсем молодом поселке. И они тогда были молодыми. Кто думал, что жизнь так повернется?! Теперь они никому не нужны, больные, с нищенскими пенсиями. А еще и больничку могут прикрыть. Единственная отдушина – можно кричать. Глава молчит, а они кричат, и, возбуждаемые безнаказанностью, кричат все громче и громче. Так себя ведут маленькие дети. Эти старики словно такие же дети. Только злые дети, обремененные опытом прожитой жизни, нераскаянными грехами и укоренившимися страстями. Их очень жалко.

      Одно порадовало: среди митингующих нет тех, кто ходит в храм. Они старые и больные. Им не на кого надеяться. Больничка, хоть и плохенькая, для них как иллюзия вечной жизни здесь, на земле. Страх неумолимо приближающейся смерти заставляет их кричать.

      Сегодня утром, еще перед службой, прикладываюсь к лежащему на аналое кресту. Рядом со мной стоит одна наша постоянная прихожанка. Мы спели тропарь, и она мне говорит:

      – Помню, мне провели очередную химиотерапию, после которой я почувствовала себя очень плохо. Так плохо, что, наверное, потеряла сознание. И вижу себя где-то в необычном месте. Вокруг меня свет, лица людей радостных