Колыбельная для Волчонка. Алина Знаменская

апельсины. Ирина подлетела и успела подхватить пару. Наконец Лизавета догадалась поставить пакет на пол.

      – Узнаешь Громыхало? – расцвела она в добродушной улыбке.

      Ирина обняла подругу и чмокнула в щеку:

      – Лизка, как я рада, что хоть ты в этом мире осталась неизменной!

      Прозвище Громыхало Лизавета получила еще в студенческой общаге и постоянно его оправдывала. Если она тянулась за учебником через стол, то непременно роняла вазу или чашку с чаем, если она несла сковороду с дымящимися макаронами, то обязательно сшибала на своем пути все стулья и бедром двигала стол.

      Было бы несправедливо назвать Лизавету толстой или неуклюжей – вид у нее был очень уютный. Ее пышное тело прямо-таки излучало домашнее тепло. И ее чудная особенность – устраивать шум «на ровном месте» – лишь придавала ей дополнительное очарование в глазах друзей и не раздражала. С Лизаветой было легко и весело. В гостях у Лизаветы не надо думать о том, что ты помял одеяло или испачкал раковину. У нее можно сидеть с ногами на диване, пролеживать по часу в ванне и вообще чувствовать себя как дома.

      Хотя Лизаветину малосемейку-полуторку с большой натяжкой можно было назвать домом, но тем не менее здесь всем было хорошо.

      – Вы ели? – шепотом поинтересовалась Лизавета.

      Ирина кивнула:

      – Ты знаешь, здесь, на море, у Антошки зверский аппетит. Диву даюсь.

      – Ты бы сама больше ела, – отозвалась Лизавета, наливая им обеим лимонад. – Смотреть на тебя страшно. Забыла уже, какая справная была, пока училась? Да и потом… А сейчас поглядеть не на что – шиш да маленько.

      Ирина безразлично махнула рукой:

      – Нашла что вспомнить. Теперь уж все равно – ешь, не ешь…

      – Слушай, а ты наших кого-нибудь видишь? Я ведь сто лет – никого. Раньше каждое лето кто-нибудь наезжал. Теперь уж года три – ни души. – Лизавета очистила апельсин и протянула подруге.

      – Вижу некоторых, – задумчиво отозвалась Ирина. – Многие, как я, в коммерцию ударились. Мало кто в культуре остался. Ну, вот Аленка Евстигнеева, правда, директор музыкальной школы. Но ведь у Аленки, слава Богу, муж из крутых. Она может себе позволить…

      – А Шурик? Я слышала, что он… пирожками торгует?

      Ирина передернула плечами:

      – Ну не сам торгует, конечно. Но точно этим занимается. Крутится. Давно из театра ушел.

      – Не представляю. Шурика – не представляю. Без его подвала, без картин его непонятных – с пирожками… Для чего мы все учились?..

      Лизавета смотрела в окно и поэтому не уловила тот момент, когда у Ирины сузились зрачки, а пальцы стали нервно шарить в поисках сигарет.

      – Лифшиц уехал, – как само собой разумеющееся, сообщила Ирина и встала, чтобы достать сигареты с холодильника.

      – Ну, за Лифшица я спокойна. У него и там все будет хорошо, – рассудила Лизавета, – а вот Шурик… жалко…

      – А Леву… не жалко? – Ирина закурила.

      – Леву?