По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918. Я. Е. Мартышевский

как точки, несли с собой смерть и разрушение. Вот первая цепь австрийцев словно провалилась сквозь землю, и вместо нее видна только чуть заметная темная узкая полоска. Присматриваюсь в бинокль: оказывается, они заняли свои заранее приготовленные окопы. Оттуда донесся частый ружейный огонь, прерываемый изредка методическим звуком пулеметов. Я не понимал, по кому они могли стрелять в то время, когда наши войска лежали на месте и только иногда, за дальностью расстояния до противника, давали мощные залпы. Тотчас же мне пришла в голову мысль, что, вероятно, и у них царит такое же волнение, как и у нас, а может быть, даже и больше. В это время какой-то свистящий, довольно приятный звук вроде протяжного «т-с-с-и-иу-у» или короткого «т-ци-уз-с-сть» поразил мой слух. Вдруг я услышал совсем близко от себя «в-з-з», как будто пролетела оса, и около меня в землю что-то глухо ударилось, как камешек. Это были первые пули. «A-а, уже и пульки начинают посвистывать», – самодовольно подумал я, лихорадочно сжимая в руках бинокль и всматриваясь вдаль. В воздухе опять послышался шипящий, но более сильный шум, словно с неба несся незримый метеор, и вслед за этим шагах в десяти от меня поднялся клуб пыли, полетели кверху небольшие комья земли и одновременно раздался сухой короткий треск. Это начали рваться австрийские гранаты. Эффект разрыва был слабый. Я воображал себе, что будет оглушительный гром, черный дым, визг осколков. На самом же деле ничего этого не оказалось, и в душе появилась даже какая-то маленькая неудовлетворенность. «Все это не то, не настоящее…» – говорил мне внутренний голос. Впоследствии я узнал, что австрийские гранаты вообще дают слабый разрыв. Но, несмотря на это, всякий раз, как в воздухе раздавалось зловещее шипение, в моей душе шевелилось какое-то незнакомое еще, неприятное чувство, и когда снаряд где-нибудь недалеко от меня взрывал землю, сразу как-то становилось легче и даже веселее… Многие снаряды, со свистом прорезывая воздух, впивались в землю и не разрывались. В этих случаях меня наполняло злорадное чувство, и невольно являлась сама собою бодрая уверенность, что не все обстоит благополучно у врага. И действительно, у австрийцев были видны растерянность и торопливость. Они спешили ударить нас, стараясь не дать возможности нам развернуться в боевой порядок. Их артиллерия гремела где-то далеко за лесом. Гранаты едва долетали до наших цепей, а шрапнели с бело-красным дымом рвались высоко в небе, не причиняя нам вреда и вызывая смех и хорошее настроение у солдат.

      Между тем австрийцы прекратили огонь и опять устремились вниз по скату в нашу сторону. Впереди перебегали длинные цепи, а сзади подходили все новые и новые колонны, от которых почернел весь занятый ими скат. При виде этой массы людей, подобной лаве, хлынувшей на нас, и, взглянув на горсточку наших войск, растянувшихся тонкой как паутина, кривой линией по гребню соседних с нами холмов, я содрогнулся, и тяжелое предчувствие сдавило мне грудь.

      «Даже если мы перебьем ружейным и пулеметным огнем половину австрийцев, то все-таки их слишком много, они задавят