Совершенство. Клэр Норт

чуть поерзал на стуле, наклонился вперед, уперев локти в колени и сцепив пальцы над слегка расставленными ногами. Я заметила, как при наклоне во внутреннем кармане пиджака у него блеснула авторучка. Мне показалось глупым и показным шиком такому практичному человеку носить с собой подобную вещь.

      Я сменила позу, поочередно двигая конечностями. Ступни на полу, руки на коленях.

      – Мне кажется, вы должны вызвать полицию, – сказала я.

      Молчание.

      Я вслушивалась в молчание, во все слова внутри него.

      Молчание.

      Ощущение звуков вокруг тебя при полном молчании. Дорожный шум где-то вдали, капанье воды из крана, скрип ступеней снаружи, жужжание мухи, угодившей на синюю липучку в луче света. Мы ждали, пока не раздалось пение муэдзина, фальшивившего сквозь динамик, а через несколько минут вступил его конкурент, бравший ноты чуть правильнее, но находившийся чуть дальше и призывавший правоверных на молитву.

      Аллах – самый великий, Аллах – самый великий.

      Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха.

      Свидетельствую, что Мухаммед есть посланец Аллаха.

      Спешите молиться.

      Спешите успешествовать.

      Аллах – самый великий, Аллах – самый великий.

      Нет Бога, кроме Аллаха.

      Тут Гоген произнес:

      – Расскажите мне о ваших отношениях с Байрон-Четырнадцать.

      Я слышала эти слова, как будто они доносились из-под воды, замедленно и углубленно. Повернула голову, чтобы внимательнее посмотреть на него, ожидая, заговорит ли он снова, заключался ли какой-либо иной смысл, которого я не уловила в этих звуках.

      – Вы принимали какие-либо предложения работать на Байрон-Четырнадцать?

      Громче, четче, его голова поднимается.

      Теперь моя очередь молчать. Я закрыла глаза и попыталась собраться с мыслями, проложить тропу сквозь безвестность.

      Он прервал мои мысли.

      – Мисс Уай, обдумывание того, что вы должны или не должны говорить, не имеет при сложившихся обстоятельствах особого значения. Правда так или иначе откроется.

      – Нам обоим есть что предложить, – ответила я. – Вам нужна информация, мне нужно выйти отсюда целой и невредимой.

      – Вы ошибаетесь: о переговорах или торге речь не идет.

      Я оглядела комнату. В ней остался лишь один из людей Гогена, жевавший резинку и, казалось, равнодушный ко всему происходящему. Снаружи людей будет больше, они охраняют подходы и подъезды, однако они уже забывают меня, незнакомцы, нежащиеся на солнышке.

      Я встала, но Гоген не шевельнулся. Я зашла за спинку дивана, повернулась, двинулась в другую сторону. Я оглядывала комнату в поисках орудия: шариковой ручки, сигаретницы, пепельницы, мобильного телефона – чего угодно. У него где-то по-прежнему лежал нож. Туфли на мне были без каблуков, но вовсе не идеальные для быстрого побега.

      – Я врунья, – наконец произнесла я. – Вру, когда напугана.

      – Вы боитесь?

      – Я спокойна, – ответила я. – Вы же сами