Дьявол. Альфред Нейман

часто дозволяет себе проделывать с нами подобные шутки, a потому, как грешный человек, я мог бы вас понять, но у меня, как у представителя королевского правосудия, имеется достаточно материала для того, чтобы разрешить моим людям пустить в ход веревку, а в виде официальной санкции для этого поступка вырезать на древесной коре королевскую лилию[17].

      На секунду он направил свет своего фонаря в ту сторону, где, скорчившись, как циклоп, сидел в тени Даниель Барт. На мощных плечах его была безрукавка, какую носили обыкновенно палачи. Монах сказал хрипло и быстро:

      – Я не подлежу светскому суду! Меня может судить только приор.

      Оливер тихо засмеялся:

      – Разве вы не знаете, брат мой, что король не только весьма часто, но и с явным удовольствием пренебрегает подобного рода предрассудками? Или вы, быть может, воображаете, что он удостоил вас собственным приказом потому только, что вы козел? Козел-то вы козел, но дело не в этом, а в том, что политическому агенту нельзя быть козлом, брат Антуан. Вот грех, который я не могу вам отпустить ни в коем случае.

      Монах сжал губы и покосился на фонарь. Затем он попросил тихим голосом:

      – Не могу ли я увидеть лицо того, кто со мной говорит, потому что трудно отвечать в темноту. Речи же, которые я слышу, не похожи на речи судебного чиновника.

      Оливер выпучил глаза и на мгновение осветил свое совершенно неподвижное, со впалыми щеками лицо.

      – Изыди, сатана, – завопил монах, извиваясь в веревках, и стал бессмысленно, быстро твердить слова молитвы.

      – Брат мой, – засмеялся Оливер, – я мог бы теперь, пользуясь вашим испугом, выпытать у вас все что угодно, но я сделаю это способом более надежным, чем позволяют мне случай, безлунная ночь и ваше смятение. Дьявол ли я, или палач, или же дьявол, состоящий палачом у короля, для нашего случая это совершенно безразлично.

      Вдруг он заговорил по-фламандски, без малейшей паузы между двумя фразами:

      – А ведь вы брабантец, мой дорогой друг, и работаете на герцога.

      Монах прервал свою молитву и, казалось, готов был ответить, однако он только судорожно закашлялся и продолжал молиться. Оливер сказал нетерпеливо, все на том же наречии:

      – Брат мой, тут не дьявольское наваждение! Ведь я уже по вашей проповеди это узнал: есть французские слова, которые трудно выговорить фламандцу, хотя в общем вы неплохо говорите по-французски.

      Монах с закрытыми глазами быстро шептал латинские слова. Оливер проговорил через плечо по-фламандски:

      – Ну, с меня довольно, Даниель. Возьми-ка своих людей и покончи с ним.

      Послышался треск веток. Монах, у которого пот струился по щекам, с ужасом взглянул в темноту и закричал:

      – Да, да, я из Брюсселя!

      Оливер приказал, обращаясь в темноту:

      – Подождите! – Потом снова обернулся к монаху: – Теперь слушайте, брат Тоон: вы принадлежите к агентам бургундца, агитирующим, особенно в Париже, против войны, которая

17

Намек на королевскую печать, где была изображена лилия.