Морской разбойник. Плик и Плок (сборник). Эжен Сю

х как рыбка в хорошую погоду.

      Движимый легким попутным ветром, он благополучно продолжает путь свой на юго-восток, плывя из Европы, где, без сомнения, свалил весь груз свой, ибо он идет порожний, с одним балластом, и выказывает над водой почти половину медной обшивки своей.

      На палубе чрезвычайно жарко, от палящего африканского солнца не спасает и двойная палатка, раскинутая на корме корабля.

      Все на этом корабле чисто, опрятно, блестит и лоснится; везде удивительный порядок и самое мелочное устройство, так что он похож несколько на внутренность галантерейного магазина.

      Отворенные настежь окна каюты пропускали туда свежий легкий ветерок, приподнимавший хорошенькие ситцевые занавески и широкий полог, легкими складками окружавший привешенную к потолку каюты койку.

      Убранство этой каюты было очень просто: два стула, несколько математических инструментов, труба, чемодан, столик и на нем два стакана и кружка водки. Вот все, что там было. На стене висел портрет полной и грудастой женщины, улыбающейся толстенькому краснощекому мальчику, подававшему ей розу. Подле нее изображен был большой ангорский кот, играющий клубком ниток.

      Какой портрет! Какая женщина! Какой ребенок! Какая роза! Какой кот!

      Все это было довольно дурно намалевано. Однако ж тут была видна какая-то грубая простота, имевшая свою приятность. В этой безобразной картине можно было узнать добрую, веселую и счастливую женщину; и все в ней, даже этот толстый мальчишка, красный как роза, казалось, дышало счастьем и радостью.

      Над картиной висел старательно прикрепленный гвоздем совершенно увядший и засохший венок из васильков.

      Матросы, утомленные жарой, ушли, без сомнения, в трюм, и все спало на корабле, за исключением рулевого и трех других моряков, лежавших у большой мачты.

      В это время рулевой позвонил восемь раз в маленький колокольчик, находившийся подле него, и воскликнул громким голосом:

      – Эй, вы, ступайте на смену!

      Шум, произведенный этим движением, разбудил человека, спавшего в кормовой каюте, ибо полог зашевелился, раздался кашель и бормотанье, и он вышел оттуда, протирая себе глаза и зевая странным образом.

      Это был господин Бенуа (Клод Борромей Марциал). Шкипер и хозяин корабля «Катерина», в триста ластов груза и обшитого медью.

      Господин Бенуа был человек малорослый, сутулый, краснощекий, несколько плешивый, с большим красным носом, толстыми губами, вдавшимся подбородком, полными и гладкими щеками и маленькими светло-голубыми глазами, выражавшими совершенное спокойствие; одним словом – одаренный самой честнейшей наружностью в свете. Одет он был в куртку и панталоны из полосатой нанки. И когда, повязав на шею шелковый цветной платочек и надев на седеющую голову свою соломенную шляпу с широкими полями, он вышел на палубу со спокойным и веселым лицом, заложив руки назад… то, если бы не палящее солнце экватора, сверкавшее в волнах океана, как в зеркале, если бы не удушливый жар и не зыбкая палуба корабля, то можно было бы принять господина Бенуа за доброго сельского жителя, наслаждающегося благовонным утренним воздухом в своей цветущей липовой рощице и вдыхающего ароматный запах своих жасминовых кустов, покрытых блестящими каплями росы.

      – Ну что, земляк, – сказал он рулевому, шутя ущипнув его за ухо, – не правда ли, что наша «Катерина» идет перед ветром, как почтительная дочка перед своей маменькой?!

      Господин Бенуа любил употреблять всегда целомудренные сравнения.

      – Да, капитан, она шатается и виляет, как пьяная баба. Смотрите-ка… как ее качнуло. А вот еще.

      – Что делать, дружок! Если бы у нас лежало внизу несколько десятков пудов чугунного балласта, то бедная «Катя» не шаталась бы так. Но дай только нам загрузиться и ты увидишь, что она также твердо будет стоять, как и комод мой для белья, который, помнишь, ты видел у меня в городе Нанте в моей столовой, где я обедаю с моими друзьями, – сказал простодушно добрый шкипер, тяжело вздохнув. В эту минуту рослый мужчина, смуглый и худощавый, слез с мачты и спрыгнул на палубу.

      – Я не видел более этого судна, – сказал он капитану Бенуа, возвращая ему подзорную трубу. – Видно оно скрылось в тумане, который чертовски густеет, а солнце? Как оно красно!

      – Правда ваша, Симон, что солнце похоже теперь на раскаленную сковороду, на которой бывало Катя моя готовила мне макароны, зная, что я их так люблю… – Тут он опять вздохнул. – Но, однако ж, послушай, это судно, право, начинает беспокоить меня.

      – Оно исчезло, капитан, исчезло. Сперва было я принял его за военный корабль; но нет, оснастка на нем в таком беспорядке, мачты и паруса такие высокие, что сам черт бы опрокинулся на нем… если бы черти…

      – Симон… Симон! Ты опять начал! Я не люблю слушать как ты богохульствуешь и философствуешь как язычник; а это не пройдет тебе даром. Смотри!

      – Ну, хорошо, я перестану. Но я уверяю вас, что это точно не военный корабль, притом же английские и французские военные суда не заходят никогда в эту сторону, а потому опасаться нечего.

      – Да я не опасаюсь и нарочно выбрал