Белое проклятие (сборник). Владимир Санин

меня не беспокоишь, – задумчиво проговорил Свешников, – на «Оби» отдохнешь, отоспишься… Другое дело – Вера… Вряд ли она разделит твой энтузиазм, друг ты мой.

      – Вряд ли, – искренне признался Семенов. – Предвижу серьезные, но преодолимые трудности.

      – Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал… Честно, Сергей, мне бы хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но – ты знаешь меня, не обижусь – скажи слово, и пойдет другой.

      – Не скажу, Петр Григорьич… – Семенов покачал головой. – Предложили бы любое другое дело – может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и доверие большое спасибо!

      – Заговорил… как стенгазета… Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и запела, – тогда сам тебе спасибо скажу… Ну, к делу. «Обь» через месяц с небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет, сразу ко мне, Востоку все отдам – любого человека из экспедиции, кого хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятеркой, которая будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил: «Товарища по зимовке выбирай – как жену выбираешь. Жизнь твоя от него зависит». Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело – на второй год подряд увольнительную получить!

      Семенов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго стакана спирта. В приемную уже набилось много людей, кто-то из них приветливо произнес:

      – С возвращением, Сергей Николаич!

      Семенов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро пошел в гостиницу: Вера небось уж заждалась.

      Этюд из личной жизни полярника

      Оркестр неожиданно заиграл полузабытую мелодию, и они пошли танцевать.

      – Этот вальс постарел вместе с нами, – сказала Вера. – У него такие же морщины, как у меня.

      – Ты очень красива, – сказал Семенов. – Прости, я стал совсем неуклюж.

      Сердце мое, не стучи,

      Глупое сердце, молчи…

      – Какая она грустная. – Вера кивнула на певицу. – Наверное, жена полярника или моряка.

      – Вернемся, на нас смотрят. Я разучился танцевать.

      – На твоих ногах уже унты?

      Их столик был расположен удачно, в дальнем и тихом углу.

      – Не пей больше, Сережа.

      – Сегодня коньяк для меня – вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.

      – Ты любишь ее, а не меня, твоя жизнь прошла с ней… Мы женаты пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.

      – Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.

      – Я не Пенелопа, Сережа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией. Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в кулинарию и кормить детей.

      – Но ты же знаешь…

      – Знаю… Знаю все, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие широты…

      – Через это я уже прошел, дорогая. Но Восток…

      – И это знаю… Я сто раз обмирала по ночам, когда представляла тебя там, в этой