Добрый убийца. Андрей Анисимов

и Маргариту» читали, но содержание романа Проскурина слабо помнила.

      Актриса сняла маленькую квартирку по объявлению за сто долларов в месяц и в шестнадцать часов явилась на репетицию. Репетировал Тулевич в помещении дворца культуры. Проскурина нашла режиссера на сцене, освещенной маленьким прожектором. Зал и все остальные пространства вокруг были погружены в непроницаемый мрак.

      – Начнем с примерки твоего костюма. Кастровский пришел? – крикнул Тулевич в темноту.

      Маленький худенький Кастровский, со спины смахивающий на двенадцатилетнего мальчугана, возник из черной тьмы с деревянным чемоданчиком в руках:

      – Я здесь, Марк Захарович.

      Тулевич оглядел малыша с высоты своего роста, перевел взгляд на Проскурину и сказал:

      – Приступайте, родные мои. Время – деньги.

      – Как вас зовут? – спросил Кастровский.

      – Нателлой, – представилась актриса.

      – А по отчеству? – поинтересовался художник.

      – Владимировна, а зачем? – удивилась Нателла. В театре и престарелых актеров редко величали полным именем, а уж к молодым по имени-отчеству не обращались никогда.

      – Очень приятно, Нателла Владимировна.

      Раздевайтесь.

      Проскурина непонимающе посмотрела на крошку Кастровского, затем на Тулевича. Режиссер сидел в кресле под прожектором и внимательно изучал текст, иногда что-то помечая фломастером.

      – Как раздеваться? – растерянно переспросила актриса.

      – Раздеваться – это значит снимать с себя одежду, – пояснил миниатюрный декоратор. – Не могу же я рисовать по вашему платью?

      – Марк Захарович, тут нет гримерной? – обратилась Проскурина к режиссеру.

      – Роднуша, гримерная имеется, но костюм вместе с художником мы будем создавать прямо на вас, и я хотел бы наблюдать этот процесс на сцене. Кастровский, родненький, покажите актрисе эскиз.

      Кастровский снова растворился в темноте и через минуту явился с большим картоном в руках.

      – Вот, пожалуйста, Нателла Владимировна, – сказал он и пристроил картон под свет прожектора. Нателла взглянула на эскиз и ничего не поняла. На картоне изображалась женщина вся в звездах и полосках. На груди были нарисованы два огромных глаза с темными ресницами, а живот закрывало изображение черного кота.

      – Это трико? – спросила Проскурина.

      – Никакого трико, роднуша. Все это Кастровский изобразит прямо на вас. Поэтому и надо раздеться, – ответил Тулевич и опять углубился в свои записи.

      Нателла разделась. Кастровский открыл свой деревянный чемоданчик, и через час Проскурина стала копией эскиза на картоне.

      – Взгляните, Марк Захарович, – попросил Кастровский режиссера, который все это время не отрывался от своих бумаг. Тулевич отложил листки, спрыгнул в зал и пропал в темноте. Через минуту послышался его, восторженный голос.

      – Божественно. Как вы, родные мои, думаете?

      Вместо ответа во мраке партера раздались аплодисменты. Проскурина