Если звезды зажигают (сборник). Владимир Маяковский

я,

      спокойный,

      насмешек грозою

      душу на блюде несу

      к обеду идущих лет.

      С небритой щеки площадей

      стекая ненужной слезою,

      я,

      быть может,

      последний поэт.

      Замечали вы —

      качается

      в каменных аллеях

      полосатое лицо повешенной скуки,

      а у мчащихся рек

      на взмыленных шеях

      мосты заломили железные руки.

      Небо плачет

      безудержно,

      звонко;

      а у облачка

      гримаска на морщинке ротика,

      как будто женщина ждала ребенка,

      а Бог ей кинул кривого идиотика.

      Пухлыми пальцами в рыжих волосиках

      солнце изласкало вас назойливостью овода —

      в ваших душах выцелован раб.

      Я, бесстрашный,

      ненависть к дневным лучам понес в веках;

      с душой натянутой, как нервы про́вода,

      я —

      царь ламп!

      Придите все ко мне,

      кто рвал молчание,

      кто выл

      оттого, что петли полдней туги, —

      я вам открою

      словами

      простыми, как мычанье,

      наши новые души,

      гудящие,

      как фонарные дуги.

      Я вам только головы пальцами трону,

      и у вас

      вырастут губы

      для огромных поцелуев

      и язык,

      родной всем народам.

      А я, прихрамывая душонкой,

      уйду к моему трону

      с дырами звезд по истертым сводам.

      Лягу,

      светлый,

      в одеждах из лени

      на мягкое ложе из настоящего навоза,

      и тихим,

      целующим шпал колени,

      обнимет мне шею колесо паровоза.

      1913

      Скрипка и немножко нервно

      Скрипка издергалась, упрашивая,

      и вдруг разревелась

      так по-детски,

      что барабан не выдержал:

      «Хорошо, хорошо, хорошо!»

      А сам устал,

      не дослушал скрипкиной речи,

      шмыгнул на горящий Кузнецкий

      и ушел.

      Оркестр чужо смотрел, как

      выплакивалась скрипка

      без слов,

      без такта,

      и только где-то

      глупая тарелка

      вылязгивала:

      «Что это?»

      «Как это?»

      А когда геликон —

      меднорожий,

      потный,

      крикнул:

      «Дура,

      плакса,

      вытри!» —

      я встал,

      шатаясь полез через ноты,

      сгибающиеся под ужасом пюпитры,

      зачем-то крикнул:

      «Боже!»,

      бросился на деревянную шею:

      «Знаете что, скрипка?

      Мы ужасно похожи:

      я вот тоже

      ору —

      а доказать ничего не умею!»

      Музыканты смеются:

      «Влип как!

      Пришел к деревянной невесте!

      Голова!»

      А