Цунами. Николай Задорнов

разные народы, – уверял Гошкевич. – И мне кажется, что ближайшее будущее за японцами.

      – Адмирал, господа, про японок больше всех знает, только не говорит, – заметил Зеленой. – И рассказывать не будет.

      – Он знает про настоящих китайских дам и аристократок. У него дар общения с этими народами.

      – А все же в чем разница между японскими и китайскими женщинами? – спросил Можайский.

      – Японки скромны и застенчивы, а китаянки смелей, так принято полагать, – сказал Гошкевич.

      – Нахальней…

      – Нет, они дочери великого, уверенного в себе народа. Есть и дерзкие. Смеются, глядя вам в лицо. Шутят… В Гонконге и Кантоне лодки с девицами подходят к европейским судам. В простонародье ног им не ломают. Стоит на корме этакая стройная китаяночка, держит в руках длинное весло юли-юли и, покачивая бедрами, как бы пританцовывает. Китаянка поднимается на борт, приберет у моряка каюту, все ему постирает, вымоет, выкрахмалит не хуже, чем в прачечной. Все приведет в порядок, а если иностранец понравится ей, то и не откажет в любви… Но в японках, видно, побольше скрытого огня.

      – Что вы знаете, господа! – заметил Александр Сергеевич Мусин-Пушкин.

      – Да, Гонконг, Шанхай и Кантон – это еще не Китай, – ответил Гошкевич. – В этих портах нравы развиваются в угоду вкусам англичан и вообще европейцев.

      – Да нет, вот более подробно у Зеленого спросите, – заметил кто-то из молодежи.

      – Что? Что? – воскликнул толстяк, косясь на капитана.

      Лесовский встал, поблагодарил офицеров и ушел.

      – Как то наши злейшие враги – англичане? – перевел разговор Мусин-Пушкин, желая придать мысли молодежи боевое и патриотическое направление. – Какая мерзость, господа, – за турок заступаются!

      Саша Можайский когда-то любил читать про путешествия и приключения англичан. Он упивался книгами об их открытиях. А потом об изобретениях, о применении машин в промышленности. Но при встречах с англичанами, желая выразить им свою симпатию, он всегда нарывался на высокомерие и неприязнь. Англичане настораживались при встрече с Александром Можайским, словно к нему-то и был у них какой-то особый счет. Так повторялось не раз, и теперь Александр привык, что от встреч с ними остается неприятный осадок. Он не испытывал ненависти к англичанам, но сторонился их, и былая симпатия рассеялась. А теперь началась война.

      «Какая у него рука могучая», – думал Елкин, сидя подле Можайского.

      – А вы японкам понравитесь! – вдруг категорически заявил ему Зеленой.

      – А как они руки украшают, холят ли? Верно, простолюдинки, – как и у нас, грубы… Да что-то хочется изобразить, – сказал Можайский.

      Дело до службы, казалось бы, необязательное, но многое хотелось нарисовать. И развлечь японцев своей несовершенной живописью.

      – Женщины у них не сухие и не кривоногие, господа, – горячо сказал Пещуров, – с необычайной прожигающей живостью взгляда! Лишь изредка украдкой какая-нибудь осмелится взглянуть, и чувствуешь