Под развалинами Помпеи. Т. 1. Пьер-Амброзио Курти

лампа о трех фитилях, сидели Мунаций Фауст, Азиний Эпикад и Неволея Тикэ, молодая невольница; оба последние были приглашены первым разделить с ним ужин.

      Буря не унималась; море бушевало с яростью, и под напором его волн грохотали железные цепи, удерживавшие судно на месте, а самое судно скрипело и трещало; но три пассажира, сидевшие в диаэте, чувствовали себя в безопасности.

      – Эпикад, – сказал Мунаций, желавший переменить разговор, касавшийся до тех пор предметов, его не занимавших, – я, право, не знаю, могло ли бы мое судно выдержать такую бурю, если бы Нептун устами Неволей не предупредил нас об опасности.

      – Ураган, действительно, страшный, – заметил Эпикад, осушая циату[9] хиосского вина.

      – А ты, Эпикад, не предсказал его, хотя и знаком с морем?

      – С этим я не знаком, – отвечал этот. – Я не был здесь со времени македонской войны: да, тебе известно, между прочим, что я постоянно плавал лишь Ионию и Тиррен; что известно было также и божественному Цезарю, которому я помог захватить пиратов, взявших было его в плен, и распять их всех, но прежде отняв у них с процентами те деньги, которые получили они перед тем за свободу Цезаря. А с этими проклятыми Цикладами, особенно бурными в начале марта, вряд ли когда-нибудь познакомлюсь.

      – А вот она их знает, дав нам совет отойти от мыса, что под Марафоном, и отгадав в черной точке на небе Аттики бушующую теперь непогоду.

      Говоря это, Мунаций предлагал молодой невольнице лучших смирнских фиг, родосских пирожных и римских белларий – конфет, отличавшихся превосходным вкусом и подававшихся даже на роскошных пирах Мецената и Поллиона; потом налил ей в резную хрустальную чашу, называемую диатретой, нектара и старого хиоса, своим цветом еще более выделявшего слова, красовавшиеся рельефом на чаше и говорившие: «Bibe, vivis multos annos», то есть «Пей, будешь жить много лет». В то же время он спросил у нее:

      – Сколько лет, Неволея, ты считаешь от своего рождения?

      – Шестнадцать, – отвечала девушка.

      При таком ответе вопрос не мог оказаться нескромным.

      – И ты уже так опытна в мореплавании, что можешь быть нашей наставницей в нем.

      – Я много раз плавала между родным мне Милетом и Аргосом, по Карийскому морю и Цикладам. Мой отец принадлежал к мудрецам моей родины: ему были известны звездные законы и все науки; я училась у него.

      – Ты не родилась невольницей?

      – И не умру ею, – отвечала она лаконически.

      Мунаций, удивленный таким решительным ответом, бросил взгляд на Эпикада.

      – А откуда у тебя такая уверенность? – спросил ее пират.

      – От судьбы. Придет день, когда наши роли переменятся, и ты будешь вознагражден за то, что избавил меня от сирийских разбойников и обходился со мной человеколюбиво.

      – Уверена ли ты в этом, о Тикэ?

      – Разве когда-нибудь ошибались фессалийские предсказания?

      Неволея отодвинула от себя все предложенные ей лакомства и даже не

9

Циата – римская мера, заключавшая в себе такое количество жидкости, какое можно было выпить за один раз.