Под развалинами Помпеи. Т. 1. Пьер-Амброзио Курти

видом, молчаливостью и угрюмостью, как рисуют его нам историки, при входе в эзедру, к матери, казался более обыкновенного угрюмым и взволнованным. Хотя ему было уже под пятьдесят лет и он оставался по-прежнему жестоким и дерзким в обращении и выражениях, – что заставляло, между прочим, Августа не раз просить за него извинения у сената и у народа, – но эти скорее природные недостатки, чем пороки его сердца, не давали еще повода предполагать в нем ту ужасную жестокость, какую показал он позднее.

      – Мать, – начал он без всякого вступления и как будто не замечая присутствия Ургулании, – я слышал такие вещи, которые, если только они справедливы, заставляют думать, что не ты, как я до сих пор предполагал, а Фабий Максим владеет ключом от сердца Августа и что мне приходится готовиться к новой и вечной ссылке.

      Ливия, ожидавшая услышать от сына о бегстве Агриппы Постума из Сорренто, отвечала:

      – Ты хочешь сказать об Агриппе?

      – Нет, не о нем, но о другом, который еще сильнее обливает мое сердце кровью и является предвестником гораздо большей опасности.

      – Говори.

      Тиверий, бросив подозрительный взор вокруг себя и заметив фаворитку Ливии, сказал:

      – А я тебя и не увидел, Ургулания.

      Любимица Ливии встала при этих словах.

      – Быть может, я тут лишняя? – спросила она.

      – Ей известны мои желания и планы, – заметила Ливия.

      – В таком случае оставайся, – прибавил Тиверий и продолжал, обращаясь к матери: – Знаешь ли ты, что чувствует теперь Август к бесстыдной своей дочери Юлии?

      – В этом отношении он не изменился.

      – А зачем он нежничает с ней? Не заменил ли он ей строгую ссылку на Пандатарии ссылкой в Реджию? Об этом говорит по крайней мере весь Рим, и это приписывают Фабию Максиму, сумевшему успокоить его гнев, и письмам Юлии, которые каким-то образом дошли к ее отцу. Тебе неизвестно, как возрождается прежняя любовь?

      Этими словами, сопровождая их легкой, но адской улыбкой, Тиверий повторял клевету, которая была распространена об Августе по поводу его сильной нежности и привязанности к своей дочери, и сумел ею попасть в цель.

      Действительно, при этих словах глаза Ливии загорелись ненавистью, но, закусив губы, она сдержала себя и спокойно отвечала:

      – Да, ее переведут в Реджию.

      – И ты это дозволишь?

      – Я сама об этом просила.

      В эту минуту Тиверий бросил на свою мать зверский взгляд, но Ливия, как будто не замечая этого взгляда, продолжала:

      – Когда я еще носила тебя под сердцем, я спрашивала у авгура Скрибония о судьбе ребенка, которого должна была родить. Он взял яйцо, разбил его скорлупу, и когда из него вышел цыпленок с великолепным гребешком, то Скрибоний уверил меня, что ребенка моего ждет блестящая судьба и что ему суждено царствовать. А скажи мне, что случилось в Филиппин, во время твоего первого военного похода, с алтарями, воздвигли победные легионы?

      – Казалось, будто вдруг