Гарантия на счастье. Катажина Грохоля

что руку спасли, что Антек когда-нибудь, возможно, сможет шевелить пальцами, она решила больше молитву не читать.

      – Нет, не буду, дедуля, не буду.

      А дедушка стоял у кровати, осенял крестом Алю и улыбался:

      – Ничего, ничего, он знает, что ты огорчена.

      – А я правда больше не буду, – обиженно повторяла она.

      Дедушка не обращал на это внимания. Но она приняла решение. И он должен был по крайней мере обидеться. Антек вернулся домой к концу лета.

      – Не буду хирургом, – сказал он и показал Але искалеченную ладонь со скрюченными пальцами.

      Она по очереди дотрагивалась до каждого пальца, а он говорил:

      – Я не чувствую твоих прикосновений, потому что у меня почти нет нервов. Но я буду тренироваться, вот увидишь, я стану врачом.

      И Аля любила его еще больше, потому что он был несчастный. Антек проводил у нее дома долгие часы, дедушка его тоже любил и повторял:

      – У тебя может быть все, что ты захочешь, ты можешь стать кем пожелаешь, главное – быть умным. – И делил пополам таблетки для бабушки. Он следил за тем, чтобы она принимала лекарства строго по часам. Бабушка болела, и ясно было, что она скоро умрет. – Не поддавайся, мальчуган, если будешь тренироваться, рука восстановится.

      Медицина не знала слова «восстановить», но Антек упражнялся на теннисном мячике, который дедушка привез ему из города, и однажды дедушка подал Антеку нож и сказал:

      – Вот эти пастилки разрежь пополам, а вот эти на четыре части.

      И Антек, положив таблетки на старую дубовую доску, с трудом, но ровно их разрезал.

      – Видишь? – спросил дедушка. – Может, еще станешь хирургом.

      Антек смотрел на Алю с гордостью:

      – Будешь женой врача.

      Она соглашалась, потому что очень любила Антека. И иногда даже хотела рассказать ему о детском доме, но ей пришлось бы рассказать ему и о своем позоре, а тогда, возможно, Антек перестал бы ее любить.

      Но больше всех Аля любила дедушку. Он подрабатывал летом, играя в сельском костеле. Она любила стоять рядом со старым органом, немного выше, чем все остальные. Дедушка вынимал из инструмента белые фарфоровые, наполовину обрезанные шарики.

      Эти совершенно ненужные для клавиш приспособления находились над пюпитром, выглядывая на пару сантиметров. Тогда органы были другими. А потом он вставлял их обратно, и звук менялся. Это было волшебство. Или он доставал только некоторые шарики. А Аля находилась выше стоявших на коленях или поднявшихся на ноги людей, она была над ними, выше ее стоял только ксендз на деревянном амвоне, а над ним – распятие, висевшее на стене. Выше Христа были только толстые деревянные потолочные балки.

      В то воскресенье в костеле, рассматривая перекрытия и слушая музыку, которую создавал дедушка с помощью белых шаров и педалей, Аля заметила две темные тени. Это были два толстых черных червя. Почти над ней. Она боялась, что они упадут. Когда она снова посмотрела на потолок, там остался только один червь.

      Дедушка теперь играл тихо, фарфоровые шары были вынуты, а огромный,