Власть над миром. История идеи. Марк Мазовер

нуждался, обуздать захватнический дух международного вторжения и «силы алчности, наживы и неукротимой агрессии»[91].

      Какие бы факторы ни привели к восстанию, поведение международной экспедиции, сформированной для подавления мятежа китайских националистов, известного как Восстание боксеров, наглядно продемонстрировало, что стояло на кону во время дискуссий в Гааге. Русские отправили войска в Китай с приказом действовать в рамках международного права в том смысле, в каком сами его понимали; солдат проинструктировали вести себя сдержанно, избегать «ненужного кровопролития» и платить за товары, которые они конфисковали. Немцы заняли куда более жесткую позицию. Китайцы для них не просто стояли вне закона – они являлись законным объектом мести. Кайзер Вильгельм, провожая своих солдат, произнес чудовищную речь; упоминания в ней о гуннах так встревожили дипломатов, что они опубликовали сильно отредактированный вариант, добавив в речь откровенно подложные фрагменты, например о том, чтобы «открыть путь для цивилизации раз и навсегда»[92].

      Острая дихотомия между цивилизованными народами и варварами, таким образом, вела к печальным последствиям; однако сами по себе Гаагские соглашения не были решением всех проблем, в том числе и потому, что оставляли много простора для интерпретации. В Бельгии в 1914 г. – когда немцы показали британцам и американцам, что и вправду являются гуннами, – германская армия в действительности следовала собственным представлениям о том, что допускалось новыми правилами войны. Во многом, как и британцы в Египте, в одностороннем порядке переписывавшие правила оккупации, они решили, что «передача власти» от бельгийского короля оккупационным войскам отменяла его компетенции суверена. Немцы присвоили себе право переписывать законы и издавать декреты, упразднять местные власти и использовать экономику в собственных военных целях. В Сербии армия Габсбургов также действовала с позиций диктата, беспощадно карая за любое сопротивление и одновременно стремясь сохранить личину сурового, но честного носителя справедливости. В Гаагской конвенции формулировки, касающиеся передачи власти от бывшего суверена к новой оккупационной власти, были весьма расплывчатыми – такова оказалась цена за стремление в первую очередь добиться всеобщего согласия[93].

      Неудивительно поэтому, что к началу нового века международные юристы в условиях радикального кризиса стали скорее частью проблемы, а не ее решением. Дело было не только в том, что многие из «людей 1873» становились более консервативными и националистичными по мере обретения респектабельности и славы, – к концу века они уже отрицали социализм и монархизм, писали законы об экстрадиции политических преступников и высказывались все более антидемократично. Очевидно, причиной был закон, который теперь выглядел как оправдание грабежа: сильные державы могли разбойничать в полной

91

Stead W. R. Internationalism at Paris and Pekin, Review of Reviews, 22 (Sept. 1900), 241.

92

Prenzler J., ed. Die Reden Kaiser Wilhelms II [The Speeches of Kaiser Wilhelm II]. 4 volumes. Leipzig, n. d., 2. pp. 209-12. Репринт неофициальной версии речи приводится в: Görtemaker M. Deutschland im 19. Jahrhundert. Entwicklungslinien [Germany in the 19th Century. Paths in Development]. Opladen 1996. Schriftenreihe der Bundeszentrale für politische Bildung, vol. 274, p. 357.

93

Benvenisti E., 33–47; о Габсбургах см.: Gumz J.