Рассекающий поле. Владимир Козлов

– она должна была сообщить каждому встречному, что человек, несущий музыкальный инструмент через всю страну, не опасен.

      Сева сразу отбраковывал машины с двумя и более головами в просвете окон. Но первой остановилась «копейка» с супругами бальзаковского возраста. Он открыл заднюю дверь:

      – Вы в сторону Новочека?

      – Да.

      – Можете подвезти до поворота с трассы?

      – Садись.

      Ну не Питер же сразу называть. Сева назвал ближайший город, чтобы не пугать. Но сразу уточнил.

      – Вы в город заворачиваете?

      – Ага.

      И не к чему продолжать – все равно дальше искать другого извозчика. Скользнул взглядом по затылкам, которые выглядели как портреты старых знакомых. Супруги из работяг строили планы на день, тут же забыв о пассажире. Сева привычно ощутил себя в большой семье, и даже стало как-то уютно от их народного равнодушия. На заднем сиденье места хватало только на него одного – все остальное было заставлено крупными базарными сумками и каким-то хламом.

      За окном тянулись поля, на которые он мог бы и не смотреть, – так хорошо он знал их вид. Их бессобытийностью пропитано подсознание. Если прямо посреди этого бесконечного поля построить несколько многоэтажек, дорогу между ними да школу, получится Волгодонск – город, всего лишь пятьдесят лет назад нарисованный на карте среди голой степи. В эту степь уходили проспекты, на нее смотрели окна пятого этажа. Сева был заперт в той природе – и потому как будто не видел ее, отмечал только, что тут растет, какая культура. Поля стояли тяжелые, через неделю должны начать убирать пшеницу.

      Воспитанный матерью, он здесь вырос. Разве не хороша колыбель? – подумалось ему, – разве ты не вышел из нее хорошим человеком? Разве не здесь вложена в тебя простота труда и самоотречения? Так чего ж тебе еще надо? Почему же ты теперь едешь прочь и странна сейчас для тебя даже мысль о слезе прощания? Что это – жестокая несправедливость, история о том, как человек не способен ценить именно то, что имеет, и заходит в этом чувстве слишком далеко? Или он действительно перерос колыбель?

      Севе вспомнилась история про то, как он лет в пять собрал кубик Рубика. Родители вернулись со двора – снимали тогда в частном секторе домик с огородным участком, – а сын им показывает то, чего никто из них никогда не мог сделать. Охи, ахи – а потом мама пригляделась: цветные нашлепки отстают. Им все стало ясно: сын собрал одну сторону, а потом старательно переклеил все цветные квадратики, вплоть до полной гармонии. Ну, так каждый может, сказали они. «Не каждый, – позднее думал Сева. – В конце концов, я же его собрал! Я восстановил миропорядок. В мире моих родителей никто и никогда не собирал этого кубика. А я сделал это. Как мог. В пять лет».

      О господи! Сева вдруг понял, что на переднем сиденье пассажира сидит его мама. Да, он не видел ее полгода, но это вполне мог быть ее затылок. Ее выкрашенные хной волосы с годами все более коротки. Сева не видел ее лица, да и не смотрел почти, но время от времени