Еще одна из рода Болейн. Филиппа Грегори

шашни с Генрихом Перси и навлекать на себя позор.

      На мгновение с прекрасного лица упала маска, и я увидела тоскующие глаза.

      – Ты о нем что-нибудь слышала?

      Я покачала головой:

      – Даже если бы он и написал, мне этого письма не увидать. Думаю, все еще сражается с шотландцами.

      Она крепко сжала губы, пытаясь сдержать стон.

      – Боже, а вдруг его ранят или убьют?

      Я почувствовала, как младенец шевельнулся, положила теплые ладони на растянувшуюся кожу живота.

      – Анна, что тебе до него?

      Ресницы опустились и скрыли горящие глаза. Сестра ответила:

      – Конечно, мне до него и дела нет.

      – Он теперь женатый человек. А ты, если хочешь вернуться ко двору, должна о нем крепко-накрепко позабыть.

      Анна указала на мой живот и откровенно сказала:

      – В этом-то и беда. Вся семья только и занята возможностью рождения королевского сынка. Я написала отцу десяток писем, а в ответ получила только одну записку от его секретаря. Он про меня совершенно забыл. Все, что его волнует, – ты да твой толстый живот.

      – Скоро мы все узнаем.

      Я старалась казаться спокойной, но на самом деле меня пронзал страх. Если родится девочка, сильная и здоровенькая, Генрих должен быть счастлив – он докажет всему миру, что может произвести потомство. Но ведь король – не обычный человек. Он хочет показать всему миру произведенного им здоровенького мальчишку. Он хочет показать всему миру своего сынка.

      Родилась девочка. Столько месяцев надежд и ожиданий, особые службы в церкви – в Хевере и в Рочфорде, ничего не помогло – родилась девочка.

      Моя маленькая девочка! Чудесный сверточек с ручками такими маленькими, что казались лапками крошечного лягушонка, с глубокой синевой глаз, напоминающей ночное небо Хевера. На макушке волосики такие черные, чернее не придумаешь, совсем не золотисто-рыжие кудри Генриха. Ротик – просто розовый бутон, так и хочется поцеловать. Она зевала – ну прямо король, утомленный постоянными восхвалениями. Она плакала – и по розовым щечкам текли настоящие слезки, словно у государыни, которую лишили законных прав. Когда я ее кормила, крепко прижимая к себе, в восторге от того, с какой силой она сосет грудь, крошка надувалась, как маленький ягненок, и засыпала, словно пьяница, отвалившийся от кружки медового вина.

      Я не спускала ее с рук. Ко мне приставили кормилицу, но я схитрила и сказала, что ужасно болит грудь, просто необходимо кормить самой, и малышку у меня не забрали. Я в нее просто влюбилась. Я настолько ее полюбила, что никак не могла себе представить – чем она могла быть лучше, родись она мальчиком.

      Даже Генрих растаял при виде ее, когда пришел с визитом в затененную тишину родильного покоя. Он вынул девочку из колыбельки и с восхищением оглядел совершенную красоту личика, маленькие ручки и ножки малышки, высовывающиеся из-под вышитого платьица.

      – Назовем ее Елизаветой, – сказал он, легонько покачивая дочку на руках.

      – А можно мне выбрать другое имя? – осмелилась спросить я.

      – Не нравится Елизавета?

      – Мне хотелось назвать ее иначе.