Мон-Ревеш. Жорж Санд

пришло в голову, что, имея мужа, который храпит, можно легко получить возможность проводить ночи у себя, занимаясь литературой.

      «Но почему он не ищет руки ни одной из нас? Мы богаче его. У него, вероятно, нет долгов или честолюбия, или, может быть, он уже помолвлен… или влюблен в замужнюю женщину! Каким же я была ребенком! Это надо узнать прежде всего».

      Она сорвала ветку азалии, подошла на цыпочках к скамейке, бросила эту ветку в шляпу Флавьена, лежавшую около него, и потом, скользнув в кусты, как ящерица, спокойно приблизилась к группе людей, показавшейся на лужайке.

      Флавьен проснулся. Собираясь надеть шляпу, он уронил ветку азалии; затем стал ее рассматривать, как охотничья собака, вынюхивающая дичь.

      – Это объяснение в любви… – сказал он. – Ох, уж эти мне провинциалки, как они скучны! Ну, что ж, посмотрим!

      Он оторвал один цветок и вставил его в петлицу, а ветку скомкал и сунул в карман. Затем встал и направился к замку, решив, поскольку его сердце ничем не занято, посмотреть, какое его ждет приключение.

      Не сделав и трех шагов, он встретил Каролину.

      «Только маленькие девочки, – подумал он, – позволяют себе такие выходки, когда играют. Они называют это проказами».

      Но Каролина, искавшая Натали, заговорила с ним в своей обычной манере:

      – Здравствуйте, сударь, как поживаете?

      Достаточно было взглянуть в ее прекрасные огромные глаза, живые и смелые, но спокойные, чтобы ни на минуту не усомниться в ее равнодушии и чистоте. И Флавьен предложил ей руку, которую она приняла без всякого замешательства, чтобы вернуться вместе с гостем к матери – немножко гордясь тем, что с ней обращаются как со взрослой дамой, и очень стараясь идти ровным шагом – ведь до сих пор она только бегала, а не ходила.

      IX

      В это время Тьерре, отошедший было от Эвелины, чтобы не казаться слишком навязчивым, вернулся, будто бы невзначай, и возобновил свое состязание с нею.

      – Вы любите бабочек, мадемуазель?

      – Терпеть не могу. Они – эмблемы моего собственного легкомыслия, а я только и хочу, что отвлечься от самой себя.

      – Ваш кузен Амедей, мадемуазель, очень любит бабочек.

      – А-а! – как всегда, не подумав, сказала Эвелина. – Это потому, что их любит его тетушка.

      Столь неосторожные слова едва не лишили Эвелину внимания, которым она рассчитывала завладеть. До этой минуты Тьерре видел в своих отношениях с дамами Пюи-Вердона лишь удовольствие походя помучить, испугать, вытеснить соперника, который попадется ему под руку. Теперь его взгляд быстро перенесся на Олимпию и Амедея; они стояли в уголке и тихо беседовали.

      Казалось вполне естественным, что они советовались по поводу каких-то домашних дел с той, как бы узаконенной, таинственностью, с которой хозяева стараются не помешать досугу или развлечениям гостей. Однако Тьерре, полагая, что находится на пути к важному открытию, едва не забыл об Эвелине, в которой уже не было для него ничего загадочного,