Мон-Ревеш. Жорж Санд

судьба и отказала мне во многих преимуществах, я, наверно, вполне могу потягаться с тобой».

      Молча подведя итог своим мыслям, Тьерре через несколько минут возобновил беседу.

      Было решено не говорить больше о Леонисе, и гнев молодого графа уже улегся; ему надо было только отвлечься и перестать думать о ней, чтобы окончательно ее забыть. Тьерре предложил ему отправиться в манеж на Елисейских Полях, где они, несомненно, встретят кого-нибудь из друзей.

      – Пожалуй! – сказал Флавьен.

      Подъехав к манежу, они бросили поводья сопровождавшим их лакеям, которые увели лошадей.

      Едва они явились в манеж, как к Тьерре подошел человек благородной наружности, не привлекший, однако, внимания Флавьена. Они побеседовали несколько минут, после чего Тьерре, немного взволнованный, возвратился к своему спутнику.

      – Дорогой мой, я должен с тобой проститься. Мне необходимо вернуться домой, чтобы привести в порядок – не дела, нет, это значило бы, что у меня есть какие-то крупные денежные интересы, – а просто бумаги, мою пачкотню. Завтра я уезжаю в провинцию.

      – Значит, тебя похищает этот господин? – спросил Флавьен, отходя от компании, к которой он было присоединился, и пытаясь разглядеть человека, подходившего к Тьерре, а теперь удалявшегося. – Какой-нибудь родственник?

      – Нет, это муж.

      – А-а! Вот оно что. Все понятно. Но заинтересоваться провинциалкой? Фи! Не узнаю человека со вкусом, который так хорошо описывает светских дам, словно он принят у десятка герцогинь!

      – Эта женщина – не провинциалка и не светская дама, – ответил Тьерре, скрывая досаду, так как в этом комплименте ему почудилась насмешка, – это женщина умная и с душой!

      – С душой? Забавное определение! Подобная разновидность мне незнакома. Вероятно, это очень скучно.

      – Флавьен, не паясничай! Ты лучше, чем хочешь казаться.

      – О нет! Впрочем, я сам виноват. Я жил так лениво… Романов я не пишу, типы мне изучать не надо… Но ты говоришь, что эта женщина с душой тебе нравится?

      – Больше того, я влюблен в нее, но я влюблен безнадежно, как говорят эти болваны романисты.

      – Понимаю, Тьерре, понимаю; я же говорил: ты изучаешь!

      – Ах, боже мой, нет – я смотрю, я восторгаюсь, я наслаждаюсь созерцанием!

      – Оставь! Чтобы ты влюбился в добродетельную женщину, ты – сам рассудок, сама логика! И часа не прошло, как ты сказал мне то, что я повторял себе сотни раз… я вовсе не лишен нравственности; но это ясно само собой: «Зачем желать добродетельную женщину, если в тот день, когда она вам уступит, она перестанет быть добродетельной?»

      – И это ты, великолепный укротитель, задаешь мне подобный вопрос? А борьба? А торжество победы?

      – Ба! Это слишком просто. Восторжествовать над волей, над эгоизмом, корыстолюбием, капризами – дело стоящее! Но торжествовать над добродетелью? Я даже пробовать не хочу, честное слово, настолько это мне кажется банальным.

      – Флавьен,