За пять минут до ядерной полуночи. Александр Витковский

русские, любите в ладоши хлопать. Сначала на съездах компартии овации своим генсекам устраивали, потом выступления неугодных депутатов «захлопывали», теперь, когда на пассажирском самолете удачно приземлились…

      – Радуемся, что живыми долетели…

      – А когда покойников-артистов в гробу выносите? Аплодируете, что помер?

      «Ох уж эти французы! – усмехнулся Коржавцев. – В генах каждого из них сидит Рабле и Пьер Ришар». А вслух ответил:

      – Нет, оттого рукоплещем, что еще один законный повод выпить появился. А на поминках в России наливают по полной, и пить нужно до дна…

      Чуть призадумавшись, он вспомнил еще один повод в тему для очередной ответной колкости.

      – Кстати, папу римского Иоанна Павла II тоже под аплодисменты хоронили…

      – Да, а над Центральной Америкой и Тихим океаном в этот день произошло солнечное затмение, – тут же парировала Женевьева. – В общем, везде свои особенности… А в Соединенных Штатах афроамериканцы на похоронах поют и иногда танцуют… даже президент. – Она вдруг погрустнела. – Там недавно одного хорошего парня хоронили, моего друга… Он погиб… нелепо как-то. – И, глядя куда-то в пустоту, продолжила: – Смерть вообще не бывает разумной и красивой… Его зверски убили… цинично и жестоко. Я разреветься была готова, а его родня поет и танцует, прямо у могилы…

      Доверительно рассказывая иногда трогательные и грустные, иногда смешные и нелепые бытовые детали, которые есть в жизни каждой женщины и которыми можно без опасения поделиться даже с малознакомым мужчиной, она исподволь располагала собеседника к себе, мягко вызывала на ответную откровенность. Как опытный разведчик, Виталий прекрасно понимал это. Но чисто по-человечески он не мог среди праздничной суеты и шума морского салона отгораживаться от этой хоть и заранее отработанной во всех нюансах, но так профессионально поданной – едва отличишь от естественной – притворной театральности своей собеседницы. Поэтому он слушал ее, не демонстрируя дежурного сочувствия, не поддакивая банальной, ничего не значащей фразой и не меняя искусственно тему разговора. Она, видимо, ожидала встречной исповедальности, хотя два бокала шампанского, безусловно, не могли развязать Виталию язык; он и после бутылки виски мог прекрасно держать себя в руках, четко контролируя свои слова и действия. Алкоголь не превращал его ни в свинью, ни в петуха, ни в философа. Просто у него поднималось настроение, и иногда он был даже готов на всякие безобидные глупости, отчасти роднившие его в тот момент с обезьяной. Тем не менее в эту минуту он невольно погружался в призрачный флер обаяния Женевьевы, и сейчас ему захотелось напрочь отказаться от притворства и быть самим собой, осознанно понимая и принимая изысканную фальшь за чистую монету и без оглядки отвечая искренностью, теплом и участием. Вопреки всем канонам и правилам, усвоенным еще со времен обучения в институте имени Андропова, он незаметно, слово за слово, стал рассказывать о личном, наболевшем – скучном однообразии жизни, опостылевшей работе, своем втором браке, который так же,